. Из многочисленных динамиков доносится музыка «Паблик энеми»: Чак Ди и Флейвор Флав пытаются перекричать друг друга. Жара, духота, крэк и общее веселье. «Толкачи», покупатели и остальные… Непривычного человека эта насыщенная, плотная атмосфера просто подавляет, но на самом деле здесь, в Гарлеме, живут не так уж плохо. На меня никто не обращает внимания. Меня принимают как данность. Как деталь пейзажа. Пейзаж, кстати, напоминает пляж. Влажность, жара, на тротуарах, точно на песчаных дюнах, яблоку негде упасть, а огромный, распаренный город – если продолжить аналогию – похож на грязную, серую Атлантику.
Я поднимаюсь вверх по холму. Идти всего два квартала, но из-за географических вывертов кажется, что пять.
Я сую руку в карман за ключами и сворачиваю на свою 123-ю. Впереди меня заходит в дом Винни-Коновал, громко и сердито разговаривая на ходу с самим собой. В его пакете что-то звякает. На углу, на самом солнцепеке, стоит Дэнни-Алкаш. Опираясь на свою тросточку, он наклоняется вперед и пытается проблеваться, но ничего не выходит – только его лицо багровеет от натуги. Третий представитель белой расы на улице – я. Что я собой представляю?
Да, что?
Ключи, пистолет. Пистолет, ключи.
Нервы ни к черту.
Ключи…
Но замок сломан, и мне приходится долго трясти и дергать дверь. Надо будет сказать Ратко, хотя этот лентяй чинить, конечно, ничего не будет. Зато, мучимый совестью, он пригласит меня к себе и станет угощать мерзкой польской водкой и какими-то сербскими кушаньями, приготовленными его женой, наверное, еще в прошлом году. И все же в моем больном воображении они будут казаться домашней едой.
Что ж, это уже похоже на план.
На дворе девяносто второй год, и сербы понемногу начинают пользоваться дурной славой, но дело пока не зашло слишком далеко. Ратко нальет мне полный стакан прозрачной как слеза и отвратительно-едкой на вкус жидкости, мы выпьем за Гаврилу Принципа, за Тито или за долбаных «Рыцарей Косова», и я закушу бутербродом с холодной сарделькой и салом. Потом мы выпьем еще по стакану, а когда спиртное доведет меня почти до сердечного приступа, я наконец ускользну прочь и, спотыкаясь, стану подниматься к себе на третий этаж.
Но я передумываю.
В подъезде Фредди раскладывает по ящикам почту.
– Привет, Фредди, – говорю я, и мы минуту-другую болтаем о последних спортивных новостях. К счастью, Фредди замечает, что я вымотан донельзя, и быстро меня отпускает. Славный он малый, этот Фредди.
