- Документы,- потребовала проводница.
Возле нее стоял человек в штатском. Мать протянула паспорт. Человек глянул на фото и матери в лицо.
- Немцы, значит,- сказал он, оглядывая их с некоей иронией,- а от немцев бежите. Оставались бы...
- Зачем это?- чуя подвох, тревожно спросила мать.
- А их подождать...
- Да мы русские, что вы!- голос у нее задрожал.- Фамилия такая.
- Дети вписаны?
- Конечно, вписаны, а как же?
- Эвакосправка есть?
- Эвако - что?- не поняла мать.
- Документ на эвакуацию.
- Справка там, в паспорт вложена.
- Так... Пропустите их в вагон!
Мать высунулась из окна, и отец бережно передал ей скрипку.
- Пускай сын играет каждый день. Это очень важно, важно для будущего.
- Ладно, ладно, не волнуйся, себя береги,- отвечала мать, кусая губы, чтобы не разреветься.
Она будто чувствовала, что видятся они в этой жизни последний раз.
- Смотрите, какой огромный чехол для скрипки!- крикнул Олег, показав пальцем в окно .
Над вокзалом в блеклом солнечном небе висел пухлый аэростат из такой же серебристой ткани, какую муж Полины вынес с завода на чехол для скрипки Олега.
Поезд дернул и пошел. Олег, мать, Люська закачались, протиснули головы в оконную щель и, глотая прокопченный паровозный дым, силились глядеть назад. Расталкивая людей, отец побежал за вагоном, но на платформе было тесно. Другие провожающие тоже пытались бежать, сбивали друг друга, началась давка. Лицо отца смешалось с другими, и он исчез. Таким он остался для Олега Немца навсегда: родным, растерянно улыбающимся, очень далеким и расплывчатым - похожим в толпе на всех других отцов.
Поезд гудел, набирая скорость, и платформа с отцом осталась далеко. Состав был смешанный, из товарных вагонов и пассажирских. Немцам досталась в общем вагоне роскошная полка на троих. Мать решила, что она положит детей валетом, а сама притулится в уголке и будет спать сидя. Олег, боясь забыть наказ отца, вдруг попросил:
- Я поиграю, мам! И так раз сегодня пропустил...
С удивлением мать вытащила ему из серебристого чехла скрипку. Вагон мотало. Отводя руку со смычком, Олег ударялся о полку, и звуки получались то прерывистые, дрожащие, то жалобные, заунывные. Сидевшие на соседних полках пораскрывали рты и водили глазами вслед за смычком. В проходе стали собираться зрители со всего вагона, даже больше народу, чем было в бомбоубежище.
Ехали медленно, безо всякого расписания, часами стояли на полустанках. На больших станциях мать бегала за кипятком и хлебом, который выдавали по талонам. Вагоны то и дело перегоняли с пути на путь, и раз мать осталась бы на незнакомой станции, не начнись в этот момент бомбежка: состав остановили, и она успела добежать.
