Он решил устраниться и подождать. Перекатываясь с грани на грань, он освободил колею. Щупальце ползло толчками, и он ощутил притяжение. Его влекло к приближавшейся вибрирующей поверхности. На какое-то время, ставшее для его сознания мгновением, он оказался на оси симметрии этого огромного бревна, и две картины ясно явились ему — обе вместе, но детально отличимые одна от другой.
Ярко освещенная площадь перед высоким зданием белого камня, со множеством колонн, каждая из которых была символом еще недоступного ему знания. И длинная, хотя, вероятно, и высокая тоже, стена со множеством бьющих горизонтально фонтанчиков, каждый из которых был символом еще недоступного ему понимания.
Щупальце дернулось, обе картины исчезли, и он попытался перекатиться следом, чтобы восстановить изображение. Не удалось, и он закачался, будто переступая с ноги на ногу, готовый в любую секунду броситься вперед или в сторону. Щупальце оказалось проворнее. Наверное потому, что, в отличие от него, знало чего хотело.
Рывок. Щелчок. Темнота.
x x x
Она всегда просыпалась, когда ей во сне становилось страшно. Бывало, что сон тянулся нудной вереницей бессмысленных событий, и ей становилось скучно, но сон не кончался, и тогда она вызывала какого-нибудь монстра о двух головах, чтобы он испугал ее, и она проснулась. Ей действительно казалось, что она может управлять своими снами.
Этот сон управлению не поддавался.
А страх поднимался от сердца к глазам, мешая видеть. Наверное, она что-то кричала, потому что чувствовала, как напряжены голосовые связки. Хаим остался там без нее, он проснется в пустой квартире, испугается не сразу — сначала подумает, что мама на работе, а отец в ешиве, — но потом ему станет страшно.
Она должна вернуться.
Почему она решила, что земля, цветной и рельефной картой выложенная на небесном своде, это и есть Израиль? И даже если так, где найти Иерусалим? А найдя, как попасть?
Ее толкали женщины, пробиравшиеся к стене, чтобы погрузить руки по локоть в тоненькие струйки бесчисленных фонтанчиков. Все они, как ей казалось, вовсе не принадлежали к ее миру — они были босы, большинство носило длинную, до земли, одежду, отдаленно напоминавшую платье-балахон. Она искала глазами и нашла — худенькая девушка тихо стояла поодаль: короткая стрижка, сарафан, приоткрывавший небольшую грудь, на лице выражение легкого недоумения вперемежку с брезгливостью. Видимо, одна она и услышала крик, потому что повернула голову и посмотрела Дине в глаза.
