Мы с Андрой пошли ему навстречу.
— А, это ты, — сказал Феликс и перевёл рассеянный взгляд на Андру.
Его куртка и брюки блестели от воды, на мокрые ботинки налипли комья глины. В руке были зажаты три белые водяные лилии на длинных стеблях.
— Где ты был? — спросил я. — И почему мокрый?
— Только сегодня распустились. — Феликс показал мне лилии. — Я долго поджидал. Пришлось, видишь ли, лезть в воду. Там водоём, кажется, пруд…
— Феликс, ты, значит, не слушал заседание Совета?
— Совета? Ах да, сегодня… Нет, не слушал… — Он снова взглянул на Андру. — По-моему, я тебя раньше не видел.
— Познакомьтесь, — сказал я. — Это Андра, надежда этнолингвистики. Феликс, пообедай с нами. Ты что-нибудь ел сегодня?
— Нет, я домой. До свиданья.
— Почему ты вдруг занялся ботаникой?
Он очень удивился, услышав это. Я коротко рассказал о решениях Совета, но у Феликса, по-видимому, были на уме только эти дурацкие лилии.
— Не забудь снять ботинки и вытереть ноги, — напутствовала его Андра.
Феликс кивнул и, кажется, даже сделал попытку улыбнуться.
Мы вернулись к нашим тарелкам.
— Странный он, — сказала Андра.
В кабине аэропоезда было тихо и малолюдно. Высокие спинки кресел загораживали нас от посторонних глаз. Мы молчали. На душе было смутно и тревожно, я поглядывал на Андру, тонкий профиль её лица был безмятежно спокоен, но я чувствовал, что она тоже напряжена и встревожена.
— О чем ты думаешь? — спросила вдруг она, не поворачивая ко мне головы.
— О тебе, — сказал я. — О нас с тобой.
Андра чуть качнулась вперёд:
— А тогда… в полёте… ты думал обо мне?
— Нет.
— Я страшно взволновалась, когда услышала о вашем полёте. Почему ты ничего мне не сказал?
— Скажу сейчас… Я тебя люблю.
— Ох, Улисс…
Она закрыла глаза и некоторое время так сидела.
Я тоже молчал. Ничего не скажу больше. Вроде бы и не вырвались эти слова. И ничего не надо. Только сидеть вот так, рядом, рука к руке, и мчаться вслед за догорающим днём. И пусть молчит. Все сказано — и ничего не надо.
Ну что за радость, в самом деле, быть женой пилота…
Даже самые долгие путешествия приходят к концу. А мы летели всего каких-нибудь семнадцать минут.
Моросил дождь, когда мы вышли из аэропоезда на мокрые плиты эстакады. С запада плыли чёрные, набухшие дождями тучи. Но, по-видимому, были уже включены на побережье защитные установки: тучи начинали редеть и рассеиваться, потому что дождь был не нужен.
Над частоколом сосен виднелись ближние корпуса Веды Гумана. Золотился свет в окнах. Я подумал о своём домике в посёлке космонавтов — давно не горел там свет в окошках, пустых и незрячих. Не хотелось туда возвращаться. Провожу Андру, подумал я, и махну в Учебный центр, переночую у кого-нибудь из товарищей.
