Внезапно, возвращаясь лесной дорожкой к дому, обнаруживаем, что мы не одни. Навстречу двигается другая группа, которая уже вышла из "музея". Впереди экскурсоводша -- полный двойник нашей. Позади двое -близнецы-братья. Между ними группа писателей. Узнаю Алексея Суркова, Бубеннова, Ажаева, сестру Владимира Маяковского, а рядом с ней автора незабываемой поэмы о мальчике, спешащем с подарком в Кремль.
Едва мы приближаемся к дому, человек в форме ГБ открывает парадную дверь. Экскурсоводша входит первой, последними, позади нас, двое в штатском. Здесь тепло.
-- Снимайте пальто, вешайте на вешалку. На обувь привязывайте тапочки...
Обыкновенные музейные тапочки с веревками. Будь это сегодня, кто-то обязательно спросил бы, носил ли такие тапочки Сам. Тишина в прихожей нарушалась лишь шуршанием одежды. Ощущение мавзолея.
Без пальто и в тапочках я оглядываюсь. Налево, прямо и направо двери в комнаты. Между дверями лифт. Рядом ванная и уборная. На панели лифта четыре кнопки. Значит, еще один этаж вверх и два этажа вниз. Там бункер, там или где-то еще, тоже под землей, узел правительственной связи. Нет упоминания о бункере, в котором Сталин провел опасные месяцы войны, и в книге Аллилуевой.
-- Вверху, -- произносит экскурсовод, -- теперь кинозал.
Про "внизу" не упоминает. Никто, разумеется, и не спрашивает. Теперь мы знаем, что он любил вестерны и фильмы Чаплина, которые смотрел по ночам. А больше всего любил ленты про самого себя, которые сегодня можно было бы объять общим названием "Явление Сталина народу". Мифы о нем сочинялись под его собственным неослабным контролем.
Нас вводят в комнату метров двадцати, почти без мебели, если не считать большого овального стола посередине и дивана.
-- На столе вы видите газеты за первые дни марта, -- говорит наша гидша. -- Сюда приносили по утрам почту, и он сам просматривал. Вы видите письма трудящихся о беззаветной любви к своему вождю и учителю. Эти газеты и письма товарищ Сталин прочитать не успел...
Ну, разумеется, письма о любви. О преданности. О готовности отдать за него жизнь. Письма с мольбами и горем текли по другой реке. Лишь чистый ручеек ответвлялся в эту обитель.
Возвращаемся в коридор. Обыкновенная, хотя по площади и огромная квартира. Проходим в так называемую столовую. В Москве в те времена были лучше, красивее, -- у академиков, народных артистов, лауреатов Сталинских премий. Сам раздатчик премий жил скромно. Тут сервант светлого дерева, недорогой. В нем обыкновенная посуда. Посередине, под матерчатым с кистями оранжевым абажуром, стол. Диван с круглыми валиками и высокой спинкой. Окостеневшая мода тридцатых годов. На столе ваза с яблоками. На серванте открытая бутылка "Боржоми", стакан. Холодильник -- не очень большой, знакомой формы, один из первых советских. Невысокий книжный шкаф.
