Вам вреден Петербург». Сергей тотчас
Собрался и поехал на Кавказ.
LXXVII
Порою как-то душно мне в вагоне…
Я отрицать не думаю прогресс, —
Но то ли дело бешеные кони,
И песня ямщика, и даль небес,
И вольный воздух, и сосновый лес
С росистым мхом, с весеннею фиалкой!..
Увы! мне нашей старой тройки жалко.
LXXVIII
Локомотив — хорош… Но сундучки
Капризных дам, кондуктора, билеты, —
Какая пытка!.. Копоть да свистки,
На станциях — холодные котлеты,
Рыдают дети и визжат болонки,
И на голову валятся картонки…
LXXIX
Зато герой наш сердцем отдохнул,
Когда из душного вагона вышел,
Еще на даль морскую не взглянул
И лишь, смутясь, издалека услышал,
Какой-то грозный, непонятный гул,
И вдруг подумал: «Море!» — и, сверкая,
Пред ним открылась бездна голубая…
LХХХ
Вот — пароход. Забелин — на корме,
Где пахнут дегтем влажные канаты.
Теснились думы чудные в уме,
Следил он, смутной радостью объятый,
Как выступали звезды в синей тьме
И как с чертой великой горизонта
Сливалась даль темнеющего Понта.
LXXXI
Он видит раз: над морем в небесах
Повисло ожерелье из алмаза.
Оно мерцало в утренних лучах,
И сердце сжал какой-то чудный страх:
То были вечные снега Кавказа.
Они внимали шуму волн морских, —
И холодом повеяло от них…
LXXXII
Привет мой вам, кавказские вершины!
Как облака, — чуть тронуты зарей, —
Вы блещете воздушной белизной…
У ваших ног зеленые пучины
Поют вам гимн… И думал наш герой:
«Там, в Петербурге, — снег, туман, ненастье,
А здесь… О, Боже мой, какое счастье!
LXXXIII
И как я смел роптать!…» Душой смирясь,
Перед лицом природы необъятной,
Он чувствовал свою живую связь
С какой-то силой вечной, непонятной,
И в глубь небес глядел, без слов молясь,
Как будто чем-то пристыжен, безгласен;
Он думал: «Господи, как мир прекрасен!..»
LХХХIV
Но здесь на время я оставлю нить
Моей унылой, будничной поэмы.
Нас, верно, будут критики бранить
За смелость рифм, за тон, за выбор темы,
Пожалуй, и Буренин уязвить
Захочет эпиграммой; но, конечно,
На рецензентов я смотрю беспечно.
LХХХV
Редакторы журналов — вот беда:
Какой почтенный вид, — и ни следа,
Ни проблеска свободной мысли, чувства!..
Число подписчиков — важней искусства.
Да сохранит нас Феб от их суда:
Твой карандаш, о цензор, мне милее,
Чем важного редактора затеи!
LXXXVI
………………………………..
LХХХVII
О, только бы читательницам милым
(Для нас важней всего их приговор)
Не показался мой рассказ унылым.
Любезных дам неблагосклонный взор
Произведенье губит. До сих пор
