И мутный взор потух. Беззубым ртом
Зашамкал он уныло числа, числа…
История — без образов, без лиц,
Ряды хронологических таблиц!..
XXXVI
Но вот — юрист; он обожал остроты,
Был фат, носил фальшивый бриллиант,
Не знал предмета, но имел талант
Придумывать словечки, анекдоты
И пошлости. Сереже этот франт
Казался неприличным и вульгарным;
Он, впрочем, был довольно популярным.
ХХХVII
В своих товарищах не мог Сергей
Узнать студента добрых старых дней.
Где искренность, где шумные беседы,
Где буйный пыл заносчивых речей,
Где сходки, красные рубашки, пледы,
Где сумрачный Базаров-нигилист?..
Теперешний студент так скромен, чист
XXXVIII
И аккуратен: он смирней овечки
Он маменькин сынок, наследства ждет,
Играет в винт и в ресторане пьет
Шампанское, о тепленьком местечке
Хлопочет, пред начальством шею гнет,
Готовь стоять просителем у двери
И думает о деньгах, да карьере…
XXXIX
………………………………
XL
Был старичок-профессор: пылкий, страстный,
Гуманностью он увлекал без слов —
Одной улыбкой мягкой, детски ясной;
Идеалист сороковых годов,
Он умереть за правду был готов.
…………………………………………
…………………………………………
XLI
В морщинках добрых, с лысой головой,
Он был похож на маленького гнома.
На пятом этаже большого дома
В его квартирке плохонькой, порой,
По вечерам бывал и наш герой.
Жара, веселье, чай и папиросы,
И шум, и смех, и важные вопросы.
XLII
Один кричал: «Не признаю народа!..»
Другой в ответ: «Толстой сказал…» — «Он врет!»
— «Нет, черт возьми, дороже нам свобода…»
— «Пусть сапоги Толстой в деревне шьет…»
— «Прогресс!.. Интеллигенция!.. Народ!..»
Все, наконец, сливалось в общем шуме.
Сергей внимал в глубокой, тихой думе.
ХLIII
Пора домой. Он вышел. Ночь ясна.
Костры извозчиков пылают с треском,
А на Неве голубоватым блеском
Мерцают глыбы льда, и холодна
В кольце туманной радуги луна,
И полны Сфинксы грусти величавой,
И задремал Исакий златоглавый.
ХLIV
Его столбов и портиков гранит,
Весь опушенный инеем, блестит,
И по углам склонились, недвижимы,
Чернея в звездном небе, херувимы…
А Невский электричеством залит,
Кареты, вывески, кафе, — и звонок
В морозной ночи гул последних конок.
XLV
И думал так наш скептик молодой:
«О чем они так спорили, кричали?
Народ, культура, знанье, — Боже мой,
Но здесь, пред этой ночью голубой,
Как жалки все тревоги и печали!
Мне в двадцать лет не страшно умереть.
И, право, в жизни нечего жалеть.
XLVI
Жалеть!.. Я даже рад тому, что болен.
Я волю жить сознаньем превозмог,
