Костюмерша Анфиса, поняв, рванулась к нему, первый раз в жизни показавшись зрителю. В партере кто-то засмеялся. Анфиса не удержала тяжелого тела, и оно осело на пол.
Занавес быстро закрыли. Немногие зрители успели заметить и сообразить, что произошло, но неизвестная тревога передалась всему залу. Главного режиссера немедленно вызвали из кабинета.
- Наверх он позвонил? - спрашивал Яфаров, пробираясь сквозь плотное кольцо. - Узнал что-нибудь плохое?
Никто не мог ему ответить, только пропустили вперед. Медсестра уже сложила руки Федора Петровича на груди, медленно опустила ему веки, придержав их пальцами, и стала разбирать шприц.
Яфаров опустился рядом с ней на колени и сжимал себе виски, будто сомневался в том, что видит.
- Федор Петрович, - глухо пробормотал он, поправляя мятого синтетического соболя на расшитом золотом царском одеянии, - прости меня, грешного, дорогой ты наш товарищ, прости нас всех. Во, несчастье-то какое... Вот ведь...
- Чего ж несчастье? Для нашего брата всегда почиталось за счастье на сцене умереть.
- Да ведь не в таком же ответственном спектакле! - Яфаров поднялся с колен. - А если бы...
Он не договорил, но все поняли. Яфаров подумал, что Сам, может, и вправду семи пядей во лбу: предчувствовал и потому отбыл раньше.
- Где "скорая"? Вызвали? - чтобы прийти в себя, режиссер принялся за распоряжения.
- "Скорая" прибудет вот-вот.
- Родным сообщили?
- Какая у него родня! Домработница... Чего ей сюда ехать, когда его в морг...
- Кто залу объявит? - спросил Фалькевич.
- Я, кто же еще? - с остервенением ответил Яфаров, отряхивая колени. Фалькевич подбежал к микрофону, скомандовал:
- Свет белый с двух сторон на занавес! Рампу в полнакала.
После краткого сосредоточения Яфаров отогнул занавес и вышел под свет. В зале установилась уважительная тишина. Медленно подбирая слова, Яфаров объявил, что ввиду внезапного заболевания актера, администрация театра просит извинения за спектакль, не доведенный до конца. Он не знал, можно ли без согласования с руководством сказать о смерти, и не назвал также имени актера.
Билетерши уже успели по своим каналам узнать, в чем дело, и сообщили тайну своим зрителям, которых они пропустили за наличные, скромную прибавку к мизерной зарплате, а те передали новость соседям. К моменту выхода главного режиссера на авансцену часть зала правду знала, другие догадывались, и зал гудел ульем. Но поскольку правда эта была неофициальной, к сокрытию ее главным режиссером все отнеслись с пониманием.
