– Так вы считаете, что Господь простит мои грехи? – воскликнул умирающий, к которому при столь неожиданных словах монаха вернулась надежда.
– Господь простит тебе твои грехи и преступления, – отозвался Савонарола. – Господь простит тебе грехи – твои суетные радости, прелюбодейственные наслаждения, непристойные празднества. Господь простит тебе твои преступления – две тысячи флоринов, которые ты обещал за голову Дьетисальви, Нероне Неджи, Анджело Антинори, Никколо Содерини, равно как вдвое большую сумму, обещанную тому, кто приведет тебе их живыми; Господь простит, что ты отправил либо на эшафот, либо на виселицу сына Папи Орланди, Франческо ди Бризигеллу, Бернардо Нарди, Якопо Фрескобальди, Аморетто Бальдовинетти, Пьетро Бальдуччи, Бернардо ди Баудино, Франческо Фрескобальди и еще человек триста не столь благородного происхождения, как те, но не менее любимых во Флоренции.
Савонарола медленно произносил эти имена, глядя на умирающего, и тот всякий раз вздрагивал: память не подводила монаха. Когда тот умолк, Лоренцо с оттенком сомнения переспросил:
– Вы полагаете, отец мой, что Господь простит мне все – и грехи и преступления?
– Все, – ответил Савонарола, – но только при трех условиях.
– Каких же? – спросил умирающий.
– Во-первых, ты должен во всем положиться на могущество и милосердие Господне, – проговорил Савонарола.
– Отец мой, – с живостью отозвался Лоренцо, – я всем сердцем уповаю на Господа.
– Во-вторых, – продолжал монах, – ты должен отдать назад неправедно отобранную у других собственность.
– Но достанет ли мне времени, отец мой? – спросил умирающий.
– Господь тебе его предоставит, – ответил Савонарола.
Лоренцо прикрыл глаза, несколько мгновений размышлял, после чего ответил:
– Я сделаю это, отец мой.
– И в-третьих, – продолжал Савонарола, – ты должен вернуть республике ее былые независимость и свободу.
Судорожным движением Лоренцо сел в постели, всматриваясь в глаза монаха: правильно ли он его понял? Савонарола слово в слово повторил только что сказанное.
– Нет! Никогда! – упав на подушки, вскричал Лоренцо и покачал головой. – Никогда!
Не произнеся ни слова, монах повернулся к двери.
– Отец мой! Отец мой! – воскликнул умирающий. – Не оставляйте меня, сжальтесь!
– Это ты сжалься над Флоренцией, – отвечал Савонарола.
– Но, отец мой! – вскричал Лоренцо. – Флоренция свободна, Флоренция счастлива!
– Флоренция в рабстве и нищете! – в свой черед вскричал Савонарола. – У нее нет талантов, нет денег, нет мужества. Нет талантов, потому что после тебя, Лоренцо, придет твой сын Пьеро, нет денег, потому что на средства республики ты поддерживал великолепие своего семейства и кредит своих банков; нет мужества, потому что ты отнял у магистратов данную им конституцией власть и заставил своих сограждан свернуть с пути как военной, так и гражданской деятельности, на котором, до того как ты развратил их роскошью, они развивали в себе античные доблести, и теперь, когда однажды, – продолжал монах, словно читая своим горящим взглядом в будущем, – с гор спустятся варвары, стены наших городов, подобно стенам Иерихона, рухнут при звуках их труб.
