За окнами простучали колеса экспресса «Дэн-Райан-Эл». Я с трудом поднялась и повесила жакет в платяной шкаф. Вся мебель в офисе повидала-таки виды. Большой дубовый письменный стол перекочевал сюда с аукциона, устроенного полицией. Пишущая машинка «Оливетти» принадлежала еще моей маме. За столом возвышался металлический, цвета хаки, сейф для досье – подарок одного издательства, у которого не хватило денег на гонорар.
Я хранила в кабинете все до единой бумажонки еще с тех пор, как стала заниматься сыском с десяток лет назад. Правда, дела казенной адвокатской практики, с которой я рассталась, застряли в архиве графства. Но мне удалось сохранить гору заметок, записок, блокнотов, даже рецептов. Время шло, а я все больше убеждалась, что нет смысла рассортировывать бумажонки. Сдвинув в угол стола погибший фикус, я вывалила содержимое нижнего ящика. Чего там только не было! Счета за горючее, штрафы за превышение скорости, адреса и имена свидетелей, чей подлинный облик я не смогла бы уже вспомнить ни за что на свете... Вот, скажем, коротенькое заявление в суд в защиту женщины, убившей мужчину, изнасиловавшего ее после освобождения его под залог. Мои руки ворошили многолетнюю пыль, и шелковая блузка из светло-бежевой стала серой.
В час дня я пошла в ближайший гастроном и купила бутерброд с ветчиной, а также пару бутылок содовой для дома. Наконец к закату нашла то, что искала, – обрывок бумаги, стиснутый двумя страницами судебной повестки за февраль 1975 года.
Серджио Родригез, молодой хулиган, панк. За свою короткую жизнь неоднократно арестовывался за деяния, носившие все более опасный антиобщественный характер. В итоге уже в восемнадцать лет предстал перед судом по обвинению в квалифицированном разбойном нападении. Мне выпала «счастливая» участь защищать его в суде. Это был смазливый паренек с уймой обаяния, сдобренного высоким накалом агрессивности. У меня был номер телефона его мамочки, которая признавала обаяние сыночка, но не верила в его тягу к насилию. Впрочем, как мне тогда показалось, я сделала все, что могла, ради ее непутевого сына.
Поскольку это была первая судимость, Серджио схлопотал не десять лет, а два с половиной года. Он вышел из тюрьмы в то время, когда я занялась частным бизнесом.
Когда я защищала его, он слыл душой банды «Ядовитые чужаки», орудовавшей в Гумбольдт-парке. После освобождения Серджио, получивший хорошую закалку в тюремной школе, натаскивавшей руководство шайками, быстро выдвинулся в «авторитеты» преступного мира. Он сменил название банды на «Латинские львы», и ныне она претендовала на амплуа некоего джентльменского клуба. Я как-то увидела фото Серджио в газете «Геральд стар», которой он предъявил иск за то, что та назвала «Львов» уличной бандой. На нем был шикарный костюм-тройка, даже снимок не мог скрыть великолепные покрой и ткань. А со временем под его руководством «Львы» перебрались в район Ригли-Филд. И не так давно, по словам Роулингса, они вообще переместились в испаноязычную часть северного района Чикаго.
