Кто спас Францию в первой, едва ее не погубившей войне XV века, знают все — Жанна; а кто спас ее во второй войне XX века, знают, может быть, только «маленькой Сестры Терезы, Девы Окопов», маленькие братья, солдаты Великой войны. Первые молитвы шептались ей там, в огне и крови; святости первым венцом увенчано «мира Дитя любимое» там, в миру. «Надо бы нам поторопиться, чтобы голос народов нас не предупредил», — говорили сановники Римской церкви, когда зашла речь о признании Терезы святой.[5] Но как ни торопились — не успели: голосом мира предупрежден был голос Церкви.
Первый певец Жанны, одна из первых жертв Великой войны, Шарль Пэги, писавший «Таинство любви Жанны д'Арк» в те самые дни (1898 г.), когда умирающей Терезе, будущей «святой Деве Окопов», снился вещий сон о войне, — не успел, но мог бы узнать, как никто, в этих двух святых, Жанне и Терезе, одну святую душу Франции.[6]
IV
«Жанна, смерть твоя спасает Францию», — молится Тереза, живя и умирая в вещем сне. Францию не только спасла, но и спасает смерть Жанны.
Снова приди, спаси![7]
Кажется, теперь, в XX веке, спасение еще труднее и требует если не большей, то уже совсем другой, новой святости, чем тогда, в XV веке. Если бы Жанна пришла сейчас, то около нее началась бы, может быть, внутренняя война между самими французами, более жестокая, чем та, с англичанами, внешняя, от которой едва не погибла Франция.
В той войне французы прозвали англичан «Годонами», Godons, за вечную брань с хулой на имя Божие: «God damn», а также — «Хвостатыми», Couès, за то, что мучили они французов в их же собственной земле, как дьяволы в аду мучают грешников.[8] Чувство суеверного ужаса, которым внушены эти два прозвища, слишком понятно: нечто в самом деле небывалое за память христианского человечества происходило в этой войне-нашествии — убийство одного народа другим, в мертвом молчании всего христианского мира и Церкви.
«Люди с хвостами» кажутся нам нелепым вымыслом средних веков; но слишком памятен и нам ужас Великой войны — земного ада, где человек человеку был дьяволом, чтоб не задуматься, нет ли чего-то действительного в религиозном опыте христианства, олицетворяющем крайнее в человеке, нечеловеческое зло, в образе ада и дьявола.
Первое нашествие Годонов, Хвостатых, на Францию — только детская игра по сравнению со вторым нашествием — Великой войной. Кончилась как будто война, а на самом деле, может быть, продолжается, и кажущийся мир — только перемирие накануне второй войны, величайшей и последней, потому и воевать было бы некому в третьей.
