Оператору разрешили снимать все, кроме боевиков. Мы пошли по селу, еще вчера оно ничем не отличалось от других подобных в этом районе – белые каменные дома, высокие металлические заборы, охраняющие семейный порядок, уют и покой. Ныне же мы шли по обломкам. Ксения порывисто вздыхала и подавленно смотрела по сторонам. «Зачем это нужно?» – повторяла она. Лицо ее потемнело, а когда она увидела оторванную человеческую кисть, а через несколько шагов – ногу в ботинке, стала трястись в нервной лихорадке. Я взял ее за руку и крепко сжал: «Ты ведь не первый раз на войне?» – «Да… Но такого я еще не видела…» Я отвел ее обратно в подвал и попросил никуда не выходить.
За нашими спинами сухо потрескивали выстрелы, но еще более страшно и безнадежно догорали дома, громко лопался шифер, вывороченные наизнанку стены обнажили внутренности комнат: обугленные остатки непременных ковров на стенах и полу, разбросанная утварь, обломки мебели, тряпки. Неожиданная для села, как горный обвал, война устроила беспощадную ревизию людским жизням. Колонна автобусов, остановленная в селе, перевернула счастливую страницу в судьбах. Все, что до этого казалось для жителей безрадостным, стало светлым и счастливым воспоминанием, потому как сам сатана приехал на длинном хвосте, собрав вокруг тысячи вооруженных озлобленных людей и отдав им команду на уничтожение друг друга.
Нас преследовал кислый запах гари. Но камера не снимала запахи, а моя ручка не способна была запечатлеть пляшущий свет пожарищ.
Я проклинал тот день, когда решил стать журналистом. Я давно разочаровался в войнах, которых повидал больше чем достаточно. И вот теперь я снова в дыму и огне, ступаю по черной земле среди обломков и хаоса. Чтобы полюбить войну, нужно полюбить смерть.
Мы пошли к мечети – сооружению из белого камня с непременным минаретом, не таким, конечно, как в сказочном Самарканде, но достаточно внушительным, с серебристым куполом.
– Убери камеру! – сказал я Циркусу, завидев аккуратный ряд тел, выложенных у стены. Их было около десяти, вокруг молча стояло еще человек пятнадцать. – Там убитые боевики…
– Эх, снять бы… Цены не было бы таким кадрам.
– Не рискуй, разобьют камеру, потом еще пристрелят.
Мы развернулись и пошли в обратном направлении – боевики приметили нас и, кажется, готовились разорвать на куски, если мы только посмели бы начать съемку…
Снова начался обстрел. Пули свистели совсем рядом, над головами. Мы прыгнули в спасительный окоп, в котором промерзли около часа. Война превратилась в позиционную – с вялыми постреливаниями и отдельными взрывами. Хорошо это или плохо, сидя в окопе и слушая стоны раненого боевика, толком и не разберешь…
