Он молчал. Она приподнялась, положила руки на плечи его, приблизила лицо к лицу, заглянула в глаза, — и вдруг все поняла.
Знала устав Горы: человеческую жертву нельзя иначе спасти, как отдав за нее другую, — тело за тело, душу за душу. Но сделать это не может ни мать, ни отец, ни брат, ни сестра, ни супруг, ни супруга, а только чужой человек, любящий так, что готов умереть за любимого. Вольная жертва любви — выше всех человеческих жертв — приятное благоухание Господу.
— Таму, брат мой, я знаю все: ты за меня умираешь! — прошептала она, не сводя с него глаз.
— Да, за тебя и за Него — ответил он просто. — Помнишь, как я проклинал Его, а ты мне сказала: «Скоро узнаешь, что любишь Его»? Ну вот, и узнал.
— «Тому, кто сделал зло тебе, плати добром», — повторила она с тихим восторгом и ужасом.
— Нет, Дио, ты мне зла не сделала. Благословенны муки любви твоей! Не я тебе плачу добром за зло, а ты — мне. Помнишь, когда я тебе сказал, что убил Эойю, ты мне ответила: «Мы никогда не разлюбим друг друга». О, дай же мне, дай умереть за тебя и за Него!
Он плакал. Вдруг улыбнулся сквозь слезы:
— Я, купец, считать умею, знаю, где прибыль. Лучше мне умереть, чем жить: жизнь разлучила нас — смерть соединит.
— Не могу, не могу, не могу! — стонала она, ломая руки. — Если мне жить — тебя убить, я не могу жить, не хочу!
— Не хочешь? Звала Его: «Приди!», а когда пришел — не хочешь принять?.. Дио, сестра моя, возлюбленная, разве ты не слышишь, что Он здесь, между нами, сейчас? Не я тебе говорю, а Он: так надо, чтоб Он пришел!
Снова послышались крики толпы. Давеча, когда снимали жертву с креста, разъяренная Гла выбежала за святую ограду, закричала в толпу, что отнимают жертву у бога, и взбунтовала народ.
Начальник стражи подбежал к нубийцам-носильщикам:
— Скорее, скорее, люди! В гавань и на корабль! Здесь оставаться ей дольше нельзя ни минуты.
Подошла и мать Анаита к Таму:
— Сын мой, твой час пришел. Жертвы требует Бог. Готов ли ты?
— Готов, — ответил Таму.
Нубийцы подняли носилки. Дио протянула руки к Таму. Он обнял ее, и она поцеловала его так, что потом, уже на костре, вспомнил он этот поцелуй и подумал:
«Да, за него умереть стоит!»
Быстро удалялись носилки. Таму смотрел им вслед, а когда потерял их из виду, обернулся к Анаите и сказал:
— Пойдем!
Она возложила на него снятый с Дио белый венок из шафранных цветов и повела его на костер.
Он увидел у ног своих крест. Снимая одежды, нащупал на груди корналиновую дощечку-талисман с надписью. «Аб вад», поцеловал его, прошептал:
