На блюде шли кругами выпуклые оттиски: в первом, внешнем кругу — священные египетские змейки, Уреи; во втором — вавилонские ангелы; в третьем — критские двойные секиры; а в средоточии кругов — солнечный шар бога Атона с простертыми в виде человеческих рук лучами, благословляющими царя Египта, Ахенатона; над шаром — критская надпись Адун-Атон, а по обеим сторонам царя — надпись иероглифами.
Мать Акакалла прочла ее вслух:
— «Все племена и языки пленил ты в свой плен, заключил в узы любви, соединил, Единый. Истину свою открыл сыну своему единородному, Ахенатону Неферхеперура Уаэнра. Отца же не знает никто, кроме Сына».
Вдруг лицо старухи сморщилось, губы задрожали, слезинка выкатилась из глаза. Обеими руками подняла она блюдо, поцеловала его и воскликнула:
— Истинно так: Отца не знает никто, кроме Сына! Благословен будь, Сын Отца единородный, Ахенатон Уаэнра!
Потом обернулась к Дио, подала ей блюдо и сказала:
— Вот он! Узнаешь?
Дио вглядывалась в лицо его с таким чувством, как будто узнавала после долгой разлуки лицо брата. Тоже поцеловала его.
— К нему, к нему ступай, доченька! Не здесь тебе место, а там, у него! — воскликнула мать Акакалла, и вдруг единственный глаз ее вспыхнул, как раскаленный уголь.
— Попляши пред ним во славу Адуна-Атона! Выше, выше, выше ноги задирай, вот так!
И смеясь, и плача вместе, подняла она юбку, оголила чудовищно толстые ноги-обрубки и задвигала ими, как будто заплясала, неуклюже-расслабленно.
— А ты кто? — вдруг спросила Туту по-египетски, глядя на него так, как будто только сейчас увидела.
— Посол царя.
— Знаю, что посол, а как звать?
— Тутанкатон.
— Тутанкамон?
— Нет, Тутанкатон.
— Был Амон, стал Атон, и снова будет Амон. Так что ли? Мяу-мяу! Кошек любишь?
— Люблю.
— То-то, сам похож на кота. А Великая Матерь — кошка у вас?
— Матери у нас нет; прежде была, а сейчас нет.
— Как же Сын без Матери?
— По учению царя…
— Врешь! Скажет он тебе свое учение, дурак! — проворчала старуха по-критски и вдруг рассердилась, затопала ногами, замахнулась на Туту костылем. — Врешь, пес, псицын сын, безбожник! Нет Сына без Матери!
Тута слов не понял, — понял только, что она ругается. Не обиделся: знал, что на великую жрицу обижаться нельзя; всякая брань от нее, даже удар костылем — благословение. А все-таки подумывал, как бы убраться подобру-поздорову.
Но старуха уже успокоилась, заговорила с ним ласково; только хитрая усмешка светилась в глазу.
— Дело твое верное, сынок: будешь, кот, мышиным царем! Такого им и нужно, как ты. Умалится великий — малый возвеличится. Радуйся, царь Египта, Тутанкамон!
