— Да, зеркало! — воскликнул Альбрехт. — У тебя в доме есть зеркало?
— Конечно!
— Дай-ка сюда.
Ханнес принес из спальни зеркало.
Альбрехт приблизил пластину к стеклу и повернул ее к свету окна.
— Смотри!
— Теперь можно читать, — сказал Ханнес, вглядываясь в отражение букв и цифр. — Вот: «Банк оф Енгланд... тысяча девятьсот тридцать первый год Септембер, двадцатое. Лондон. Твенти паунд...»
— Понял, что это такое?
— Ума не приложу. Я же не понимаю по-английски
— Старина Ханнес, здесь не надо много соображения, — произнес Альбрехт. — Вот этими самыми медными и стальными пластинами, что лежат перед нами, отпечатана вся эта куча, — он ткнул носком ботинка груду сине-зеленых бандеролей. — То, что мы держим с тобой в руках — это клише для типографских станков. Понял?
— Подожди... Значит, все эти деньги...
— Простая бумага, не имеющая никакой ценности. В ящиках, что ты перевозил, они затопили в Топлице оборудование и продукцию своей фальшивомонетной мастерской. Вот так.
— Альбрехт, но бумажки-то старые, потертые... Они уже были в ходу.
— Ну, из новой бумаги не так трудно сделать старую.
Альбрехт выдернул из бандероли пятидесятифунтовую кредитку и посмотрел ее на просвет.
— Отменно сделано! Даже водяные знаки на месте. У них было отлично налаженное производство. Представляю, сколько они пустили их в оборот!
Он бросил кредитку на пол, а клише сунул обратно в шкатулку.
— Альбрехт, неужели они делали фальшивые деньги? — Ханнес все еще не мог примириться с мыслью о чудовищном обмане.
— Ну, они еще не такое делали, старина!
Лесничий поднял с пола несколько бандеролей, взвесил их на руке и произнес с сожалением:
— Вот если бы настоящие...
Бандероли одна за другой упали на пол.
Ханнес снова заглянул в ящик.
— Тут еще что-то есть.
— Посмотрим.
«Что-то» оказалось увесистым свертком все в той же водонепроницаемой бумаге.
Альбрехт неторопливо распаковал пакет и положил себе на колени черный, туго набитый чем-то кожаный портфель с блестящими застежками.
— Я думаю, здесь находится нечто более ценное, чем все эти пятитысячные бандероли, — сказал он и расстегнул замки.
Мелькнули черные и фиолетовые орлы имперских печатей, колонки машинописи, грифы «Секретно», «Строго секретно», «Совершенно секретно». Зашелестели тонкие листы рисовой бумаги.
— Документы! — сказал Альбрехт. — Ханнес, освободи-ка стол.
Через несколько минут тонкие папки, помеченные литерами «А-1», «А-2», «А-3» и так до «А-12», были разложены на клеенке.
