- За-пре-щается! - повторил Лобода. - Эх, писатель! Повоевали бы вы с таким Фюрстом, как это делал я...
Лобода часто наезжал в лагерь для пленных "повоевать", то есть поспорить с пленными.
- Предположим, он назовет вам фамилию убитого. Дальше что? - кипел майор, бросая на меня свирепые взгляды. - Все одним махом хотите, да? И наломаете дров.
Он отвернулся к оконцу и вдруг запел.
- "На земле-е весь род людской", - проревел он так, что задребезжало стекло, и умолк, погрузившись в размышления. Дальше первой фразы арии он обычно не шел в таких случаях. Пение означало: Лободе надо побыть одному.
Я вышел из машины.
Коля накачивал шину. Чудно действует на меня его пухлое "мальчишеское лицо: огорчения переносить как-то легче. Но сейчас он расстроен. Награждение Короткова, его сверстника и приятеля, мучает Колю.
- Товарищ лейтенант! - услышал я. - Васька-то Коротков, а?
- Орден, - кивнул я. - Знаю.
- У меня тоже свой нерв, - вздохнул Коля. - Меня в автороту зовут. Тут не езда. Капитан Шабуров говорит: мы гастролыцики, артисты. Верно, нет? А таким дают в последнюю очередь. Чувствуете?
- Брось, Коля, - начал я и кинулся к машине: майор стучал мне в окно.
- Что он там насчет Шабурова? - спросил майор. Я объяснил.
- Вот, вот! Две башки надо иметь с вами. - Большие карие глаза под чернью бровей искрились. - Поедешь в Славянку, в лагерь, где Фюрст. Но сперва...
Повеселевший, полный радости открывателя, он почти пропел мне свой план.
5
Я держал путь на Колпино, где наша база, а затем уже в Славянку.
Когда на равнине показался город, в мозгу возникло слово "Кольпино". Так называли его все пленные немцы. "Эмга" вместо Мга, "Кольпино". Издали город кажется живым, нетронутым. Мираж длится недолго. Это не дома, одни стены в багровой оспе выбоин. Скорбный, черный от гари снег.
"Кольпино"... Они исковеркали город и его русское имя.
Сыпали бомбы, обдавали шрапнелью. "Кольпино" - это пуля в рикошете, лязг мятого железа, скрип двери, обыкновенной квартирной двери с голубым ящиком для почты, распахнувшейся там, наверху, на высоте четвертого этажа. Дверь скрипит над провалом, над грудами кирпичей, она как будто зовет жильцов, которые никогда не придут...
"Контора жакта" - написано на табличке у входа.
Волна табачного дыма накатилась на меня, как только я открыл дверь. В тесной комнатенке, у окна, курит и стучит на трофейной "эрике" с латинским шрифтом Юлия Павловна.
- Вы потрясли немцев, - говорю я. - Небесная фрау! До сих пор вас не забыли. Только что видел двух перебежчиков.
