— Я, товарищ полковник, надеюсь, не обидел вас?
— Успокойся, Салымон, не обидел. Обижаются только слабые люди. На обиженных хрен кладут и воду возят. Ты ж меня, надеюсь, к слабым не причисляешь? Да ты ложись, ложись. Чего встал?
— Нет, товарищ полковник, я не лягу. И ответом вашим не удовлетворен. Как же получается: я шутку в ваш адрес отмочил, и мне за это ничего не будет?
— Совершенно ничего. Что с тебя взять? Ты свое отслужил.
Разобрало Салымона любопытство. Нет. Не тот человек Зубров, чтоб так вот взять и простить оскорбление.
— Так, говорите, ничего мне не будет?
— Это с какого конца посмотреть. Если ты, Салымон, себя окончательным дембелем считаешь, то я тебе документы хоть сейчас выпишу. До приказа министра обороны еще тридцать дней осталось, а я могу своей властью через госпиталь тебя провести, документы оформить и отпустить домой через пару часов. Ну, а если ты себя еще солдатом считаешь, то наказание тебя ждет ужасное…
Совсем тихо в казарме стало.
— Собираю я хороших ребят в настоящее дело, а тебя не возьму.
Салымон от обиды аж присел.
— Как не возьмете? Меня? Не возьмете?
— Не возьму.
Задышал Салымон, слов нужных не находя.
— Всех возьмете, а меня, Салымона, не возьмете?
— Всех возьму, а ты тут останешься.
— Да права у вас такого нет! — врезал Салымон, наперед зная, что право у него такое есть, и, понимая обреченность свою, обратился к друзьям и почитателям: — Да что же это происходит? Беззаконие! Никакой защиты от командирского произвола!
Но поддержки Салымон не находил. Вроде сочувствовали ему, но и понимали, что Салымон командира оскорбил, пусть даже не догадываясь о его присутствии, и потому должен Салымон платить позором, который хуже смерти.
— Товарищ полковник, — взмолился Салымон, — да вы ж помните, как мы с вами на турецкой границе…
— Помню.
— И не возьмете?
— И не возьму.
— А чем мне искупиться можно? Сквозь строй пойду под двести шомполов.
— Я б тебя взял, Салымон, но какой из тебя солдат? Уж разжирел. Уж и точности в твоей руке нет.
— Это в моей-то?
— В твоей.
— А я докажу.
— Докажи.
— А ну лопату мне!
Кто-то загремел по проходу и через миг положил перед Салымоном охапку малых пехотных лопат, которые среди людей штатских ошибочно называются саперными.
— Куда врезать, товарищ полковник?
…Окинул Зубров казарму взглядом. Вроде и цели подходящей нет. Все изрезано, изрублено, топорами и лопатами разбито.
— А вон туда.
Затихли совсем дембеля. Расступились от мишени указанной. И не знают, шутит Зубров или политическую бдительность проверяет.
