Годи перерезал ему горло умело ― поднял так, что заяц бился и кричал, и кровь лилась у него спереди и летела во все стороны, пока он отчаянно дрыгался, пытаясь вырваться.
Иллуги отдал его богу моря, Эгиру, во имя Харальда Одноглазого и Харлауга, и Кальфа, который погиб в черной воде без меча в руке, в надежде, что Эгир сочтет эту смерть вполне достойной. Все остановились, добавили каждый свою молитву, потом двинулись дальше, взвалив на спины сундуки.
Тогда мне пришло в голову, что Обетное Братство проделало лишь одно плавание ― из южной Норвегии вокруг Уэссекса и норвежских земель во Франции, на север к острову Мэн и Стратклайду, потом обратно и на восток к Бирке. Одно плавание без осложнений и один легкий, по словам просоленных братьев, набег. А все же ― трое погибли.
Иллуги вспорол живот зайцу, который все еще слабо бился, рассмотрел внутренности и глубокомысленно кивнул. Он отложил тушку в сторону, разжег небольшой костер из стружки, поддерживая жизнь огня, и тут заметил, что я за ним наблюдаю.
― Принеси мне сухих дров, Орм сын Рерика.
Я принес ― что было непросто на этой мокрой отмели, ― и он запалил большой костер, потом положил на него тушку. Запах паленого меха и горящего мяса пополз к торговцам ― иные из них торопливо перекрестились.
Когда все было сделано, Иллуги Годи оставил тлеющую тушку на камне, взял свои скудные пожитки, и мы оба доплелись, спотыкаясь, по гальке до грубой травы и дальше ― к темной груде Бирки. На Торговом лугу, напротив высокого частокола и больших двойных створов северных ворот, без всякого порядка стояли мазанки.
Там же вросли в землю два немаленьких дома ― срубы из почерневших от времени бревен, замазанных по щелям глиной. Один ― для дружины, стоящей в Борге ― большой крепости, которая возвышалась слева от нас, а второй для таких, как мы, вооруженных гостей, пришельцев, которым следовало оказать гостеприимство, но так, чтобы добрым горожанам Бирки не надобилось приглашать их в свои укрепленные дома.
В воротах два скучающих стражника в круглых кожаных шапках, со щитами и копьями следили, чтобы никто не входил в город с оружием серьезнее столового ножа. А поскольку ни один здравомыслящий человек не желал оставлять у них свое оружие, не надеясь на возвратном пути получить его обратно, то было немало ругани со стороны тех, кто не привык к таковому правилу, а потом они тащились обратно в свои жилища, дабы отдать оружие на сохранение кому-нибудь, кого они знали.
