Белый медведь, проклятье Рерика, явился отмстить за своего сына, а может быть, за отца, а храбрый Орм, один на один ― всего-навсего мальчишка, только еще станет мужчиной ― схватился с ним над обезглавленным телом Фрейдис, колдуньи. Бились они день и ночь, и в конце концов Орм вонзил копье в медвежью голову и меч в сердце.
Конечно, все было совсем не так. Но именно так поведал отец, когда пришел ко мне; он сидел на корточках у моей постели, потирая седеющий подбородок и проводя рукою по гладким, когда-то золотым, волосам.
Мой отец. Рерик. Человек, который отдал меня на воспитание своему брату Гудлейву в Бьорнсхавен. Он принес меня сюда под плащом ― пухлые коленки да надутые щечки ― в тот самый год, когда Эйрик Кровавая Секира потерял трон в Йорке и погиб у Стейнмора. Я не уверен даже, что так оно все и было. Может статься, этой сказкой Халлдис, жена Гудлейва, пыталась залатать покров моей жизни. Ибо меня она любила больше прочих приемных детей ― те придут и уйдут, а я ― кровный родич.
Сидя у огня, она толковала мне об овцах, курах, растениях, заполняя дыры моей памяти, а большие завесы, разделяющие дом, ходили ходуном и хлопали на ветру, бившемся в сруб Бьорнсхавена.
Терпеливая и спокойная, пощелкивая костяными челночками, она ткала полосы яркой шерстяной каймы и отвечала на мои писклявые расспросы.
― Только-то один разок, тогда, с белым медвежонком, Рерик и побывал у нас, ― говорила она. ― Велел Гудлейву, мол, сбереги зверя для меня, он, дескать, стоит целое состояние ― да так оно и было. Только даже ради такого дела Рерик не мог усидеть на месте. Всегда так: дождется прилива ― и в дорогу. Совсем другой человек стал с той поры, как померла твоя мать.
И вот он здесь, явился, словно кит вынырнул из пустынного моря.
Я смотрю на это коричневое, как орех, лицо. Люди говорят, что я пошел в него, и потому мне хочется увидеть красоту, каковой, наверное, в нем и нету. Роста среднего, скорее уже седоватый, чем светловолосый, лицо, обветренное непогодами, да коротко подстриженная борода. Из-под кустистых бровей, похожих на паучьи лапки, синие глаза смеются, даже когда он в тревоге.
А что увидел он? Подростка, не по возрасту высокого и широкоплечего, почти уже утратившего отроческую худобу, волосы каштаново-рыжие ― вечно падают на глаза, пока кто-нибудь не отчекрыжит их большими ножницами. Халлдис, к примеру, пока была жива, но ее унесла хворь-чахотка, а другим до меня дела нет.
