Отъезд Александра Александровича и Любови Дмитриевны из Первопрестольной в Петербург совпал с началом Русско-японской войны. В книге «Начало века» Белый сумел описать ее в нескольких строках: «Разразилась война; над Москвой потянуло как гарью огромных далеких пожаров; уже авангард поражений на фронте давал себя знать; ПортАртур грохотал еще; в иллюстрированных же приложеньях еще гарцевал с шашкой Стессель; Москва, государственная, стала ямой; в воздухе повисла – Цусима»… После отъезда Блоков оставшиеся «триумвиры» сделали культовый фотоснимок: на нем Борис и Сергей сидят за столиком, на котором рядом с Библией в рамках стоят фотопортреты Владимира Соловьева и Любови Дмитриевны.
До середины лета 1904 года Белый был целиком погружен в запутанный роман с Ниной Петровской. Переписка с Блоком приобрела эпизодический характер, но она оставалась единственной отдушиной, позволявшей надеяться на лучшее. В начале апреля он писал: «Милый, милый Александр Александрович, спасибо за письмо. Мне стало тепло от него и уютно – стало уютно в бесприютности. Я вспомнил огневые закаты, зеленые травы и много синеньких колокольчиков. Аромат полей и несказанное блаженство приближений ушло от меня теперь, весной, а еще осенью, в ноябре, приходила весна и пела. Но почему-то я знаю, что когда, разбитый и усталый, убегающий от безумия, я приду в зеленую чащу и в изнеможении замру весь в цветах, Ты меня поймешь и не станешь расспрашивать ни о чем. Я Тебя нежно люблю за это, как будто уже все это произошло. Я не могу сейчас говорить умных вещей о Боге, о людях – я устал и хочу думать в цветах о „ни о чем“… <…>
Цветов, цветов – ландышей! Мы будем бродить в лесах. Струевое серебро заблещет звоном между осоками. Мы укроем безумие в холодном серебре. Мы опояшемся серебряной лентой и, молясь, прострем ее, как орарь (так в оригинале. – В. Д.). Мы поймаем луну – маленький, горький кружок, – в зеркальный орарь и спрячем серебряную ленту вместе с луной между травами. Тонконогий журавль выйдет из лесного сумрака и постучит добродушно нам в спину своим тонким, алмазным клювом. Мы начнем журавлиные игры, и потом холодный туман запахнет нас… до утра. Утром нам покажут душившее нас безумие. Громовым комом оно, раздутое, повиснет в утреннем небе. Синебледные зарницы пригрозят нам стрелами, но журавль скажет, указывая клювом на тучу: „Тщетно тщилась“. <…>»
«Высшие идеалы» по-прежнему оставались для обоих первоочередными. Блок ответил тепло и пространно, по сложившемуся обычаю приложил к письму семь стихотворений. Среди них – шедевр, написанный от лица своего идеала:
