Олег Константинович вероломно хихикнул.
– Она имеет в виду Глафиру, которую вы только что видели, мою бывшую супругу, подрабатывающую народной танцовщицей. Но помилуй,
Лизон, за одно преступление не карают дважды, тем более – трижды.
То, что произошло с нами в тот вечер, было всего лишь результатом нечаянной вспышки и подтверждает слабость человеческой натуры, которая нуждается в снисхождении. И потом, из-за этого поцелуя я перенес столько страданий, столько душевных мук… Вспомни эту сцену с неудавшимся самосожжением и когда я в течение полутора часов,
ПОЛУТОРА ЧАСОВ, зимой простоял на коленях с табличкой ЛЮБОДЕЙ на шее, возле той самой падающей водокачки, которую вы, верно, проезжали по пути в наши палестины, – это одна из местных достопримечательностей, которую я безуспешно пытаюсь взять под охрану цивилизации…
– Довольно! – Из-за перехваченного волнением голоса Елизавета не выкрикнула, а выдохнула. – Довольно ваших страстишек. Когда после презентации Христианского психологического центра “Киж” начальник районной милиции вдруг стал меня целовать и совершенно неожиданно запустил мне руку в трусики, я едва не потеряла сознания, но не раздвинула ног. Да, я отказала самому представительному мужчине района. А теперь судите сами, что я получила взамен!
Разгневанная трактирщица приоткрыла дверь, высунула руку на улицу и пощелкала пальцами.
– Лиза! – взмолился Финист, предугадывая грядущую сцену, но
Елизавета осадила его одним притопом ладной коротенькой ножки.
– Можно! – Она присела на угол скамьи, закинула ногу за ногу и закурила длинную коричневую сигаретку.
Тем временем страждущий Финист подавал журналистам отчаянные знаки, означающие наливание и опрокидывание, и его знаки не остались без внимания. Прежде чем Глафира снова появилась в помещении трактира, нашими путешественниками и их знакомцем с кратчайшим перерывом было налито и выпито дважды.
Глафира осторожно проникла в зал и замерла возле самой двери, хитро улыбаясь.
– Кто ты есть? – спросила Елизавета Ивановна строго, но спокойно, покачивая ладной, расплюснутой в ляжке ногой и экономя презрение. -
Чего робеешь, АРТИСТКА?
Видно было, что трактирщица может уничтожить подчиненную одним махом, одним шевелением брови, но не делает этого ради зрителей, как профессиональный боксер высокой квалификации, которому подставили новичка.
– Я есть срань позорная, последняя, конченая, – заученно ответила
Глафира, лукаво стреляя глазами в Филина и, видимо, нисколько не тяготясь самобичеванием, как привычной простенькой ролью. Теперь она не казалась пьянеющему Филину такой уж некрасивой, старой и больной, наверное, это был всего лишь сценический образ, а сама Глафира могла бы сделаться и привлекательной, почти желанной при ее стройной фигуре, бесовски прозрачных глазах и густой спутанной гриве, если бы отмылась, загримировалась (а может – разгримировалась) и надела приличное платье. Или это водка всасывалась в мозг?
