Дальше все пошло не так складно, как началось. Не успел я еще
"взять шире", как за спиной слева, вроде досадуя, что мы уходим, нагло, громко вдогонку заколотил пулемет. Нырнул в борозду перевести дыхание и попытался сообразить, что к чему, и… невероятно!!! – кого-то разрывало от смеха. Высунувшись из укрытия, увидел, как весь огромный провал черных шинелей, развернувшись по фронту, был необыкновенно возбужден: кто нарочито прощально махал рукой, как на вокзале отъезжающим, кто-то откровенно аплодировал, заходясь в коликах смеха, кто указывал тому, кто не смог пока углядеть нас,- в общем, суматохи мы наделали порядком, успех был полнейшим, вплоть до криков
"Браво".
Меня вдруг поразила мысль: "Почему это мрачное скопище шинелей у насыпи выглядит в нормальную человеческую величину? Они же должны быть крошечными, причудливо лилипутскими, с трафаретно-четкими контурами, как те наивные коняги в хрустальной чистоте утреннего воздуха… Или иллюзия, напомнившая игры детства, могла появляться лишь в минуту созерцания чьей-то чужой, посторонней опасности? Значит, сейчас кто-то неправильно видит себя – они или я, они маленькими должны быть, необъемными и только казаться близко, а на самом-то деле должны быть далеко!"
Свист, лязг, вой рикошета пуль оборвал ход этих размышлений. То место в насыпи, где перебегали, кипело: пыль, щепы, пар, камни фонтаном летели, расползаясь уродливым черным пятном. И опять все стихло, оборвалось… Со стороны леса долетело поблекшее эхо пулеметной настойчивости, и в малых паузах его опять четко донеслись… смех, восторженные крики, улюлюканье. Обалдев от непонимания – что же тут смешного? – вскочил и ринулся дальше, но тот же самый пулемет, развернувшись, должно быть, дал ясно понять, что веселье будет продолжено, правда, с одной лишь стороны. Нервная рябь разрывов разбросанно вспорола белизну снега, подтвердив серьезность намерений и высокий класс умельцев, решивших, должно быть, что по быстро уходящей мишени куда сподручней будет калибр покрупнее.
Хохот и восторги трибун не унимались. Впереди темнел бурый бок борозды и, промахнув глубину ее с ходу, прорванным мешком валюсь на ее гребень. ‹Когда падал›, остро хлестнуладосада: "Нехорошо лечу… вывернуться бы". Но ни ловкости, ни времени справиться с собой и инерцией не хватило… Ожог в плече… истошный вопль
(так в голод ночью волки воют). Едва не синхронно с моим по трибуне полыхнул многоголосый восторженный стон отчаяния, преувеличенного сострадания, и хохот с подбадривающими выкриками завершил мое "сольное" выступление.
