Когда на следующий день я увидела вертолет, со мной случилась истерика. Я плакала и умоляла всех остановить его, чтобы он не улетел, и успокоилась только тогда, когда меня посадили в вертолет. В Ереван вместе с нами летели два блеющих барана, трепещущие индюки со связанными лапками, четыре плачущих красивых сестры и мужик с двумя пулеметами, которые он выставил в окно на случай нападения. Я побоялась бросить прощальный взгляд на Карабах, чтобы, подобно жене Лота, бежавшей из горящего Содома, не обратиться в соляной столп. Назад, в цивилизованный, благоразумный мир, где нет этих людей, которые убивают так же легко, как выпалывают сорняки! Бежать из этой трагической раздираемой страстями маленькой страны, где смерть не отходит от тебя ни на шаг, где люди пожинают урожай своих бед, где правит балом Сатана, где я научилась различать бес-' конечное количество оттенков страха.
Наша фантастическая одиссея закончилась, но ее последствия оказались гораздо глубже, чем я предполагала. По моему уютно устроенному мирку прошлись люди в грязных сапогах. До поездки в Нагорный Карабах я наслаждалась спектаклем войны как зритель, сидящий в первом ряду, и вдруг грубая рука судьбы вытолкнула меня на сцену. И, видит бог, я оказалась жалкой актрисой.
Моя беспечность кончилась, я познала страх. Днем я наслаждалась жизнью, этим чудесным и бесценным даром, ночью меня мучили сны. Вот пример такого кошмара.
Я открываю газету "Комсомольская правда" и вижу на первой странице свои фотографии в самых возбуждающих и неприличных позах. Огромным шрифтом набрана сенсационная подпись к снимкам: "Наш корреспондент Дарья Асламова обвиняется в убийстве четырех человек самым зверским способом. Сегодня состоится открытый судебный процесс по этому загадочному делу. Мы желаем нашему корреспонденту удачного завершения процесса". Я лихорадочно роюсь в памяти, стараясь припомнить, где же я могла хлопнуть этих четырех человек, и во сне покрываюсь потом от мучительных воспоминаний. Зал огромный и блистающий, волнующееся море людей, фотовспышки. За кулисами я тщательно, как Мария Стюарт перед казнью, выбираю платье. Наконец на- ' дела свое любимое бальное платье, оставшееся от конкурсов красоты, и сногсшибательное бриллиантовое ожерелье. Меня раздражает, что перчатки уже не первой свежести, а на платье видна дырочка, прожженная сигаретой. Круглый деревянный столик, перо и чернильница – я сажусь писать собственную защитную речь и сразу же застреваю на первой фразе. Как обратиться к публике – господа (подумают, что слишком претенциозно), друзья (какие же они мне друзья?!) или товарищи (это звучит уже смешно)? Все мешается в моем сне, и вот я уже еду в гости к бабушке, которая умерла и похоронена в деревенском нужнике. Я должна приставить бабушке второй подбородок – его забыли положить в гроб. Я захожу в туалет, поднимаю крышку гроба, и оттуда выползает клубок черных змей.
