В результате итоги джихада иначе как катастрофическими назвать нельзя. Реальные данные здесь искажены и фальсифицированы еще более, нежели везде, но уровень потерь в семьдесят-восемьдесят процентов просчитывается несомненно. На Арракисе любая статистика очень и очень приблизительна, но данные на двести тринадцатый год позволяют говорить о том, что мужское население Дюны было выбито по крайней мере на треть. Арракин превратился в город инвалидов – нигде и никогда не видели столько калек и увечных. Таким образом – к слову о сорока тысячах миров, – единственной планетой, в полной мере испытавшей на себе ужасы джихада, оказалась сама Дюна.
Но джихад имел еще одно, очень далеко идущее последствие, о котором даже вскользь упоминается в соответствующей беллетристике. Девять десятых уцелевших и вышедших в отставку ветеранов возвращались обратно на Дюну, и подавляющее большинство из них Муад’Диб брал на собственную военную службу, куда они, не имея ни профессии, ни работы, шли весьма охотно. Наученный опытом общения с ландсраатом, император не жалел денег на вооруженные силы, и к началу десятых годов сложилась парадоксальная ситуация: на все более пустеющих просторах севера обеих песочниц располагалась и год от года увеличивала мощь оснащенная новейшим вооружением восьмисоттысячная армия. Составляли ее не только магрибские фримены, но и немалая часть других северо-западных кланов, там можно было встретить уроженцев Хорремшаха, Хаммады и даже выходцев из такого дальнего предела, как Бааль-Дахар, так что зона императорского влияния на Арракисе серьезно расширилась и Пол Атридес куда более уверенным взглядом мог смотреть на непокорный юг.
Чем же еще занят император в эти смутные годы? Во-первых и в главных, он строит в Арракине императорский дворец. Муад’Диб будет строить его всю жизнь, и все-таки этот архитектурный кошмар невозможного смешения всех существующих стилей так и остался незаконченным. Мне он больше всего напоминает иофановский Дворец Советов, разве что без циклопического идола на макушке, и еще с той разницей, что дюнский монстр был еще странным образом вытянут в длину, отчего – особенно при взгляде с воздуха – приобрел сходство не то с железнодорожным вагоном, не то с лагерным бараком. Можно лишь пожалеть о чудовищных количествах великолепного местного и привозного камня, затраченного на отделку.
Во-вторых, большую часть свободного от строительного надзора времени Муад’Диб тратил на плач и жалобы, которые имперские средства массовой информации, а также дипломатические службы немедленно разносили по всему свету. В основном император страдал из-за того, что никак не может остановить ту самую священную войну, на которую почти еженедельно отправлял все новые партии своих подданных. Звучало это обычно так: после длинного нравоучительного вступления он произносил несвязный ворох неудобопонятных фраз мистического содержания, а затем, с неизменным рыданием в голосе, заключал: «…и тогда я остановлю джихад». Так бедняга переживал все одиннадцать лет избиения собственного народа, ни разу пальцем не шевельнув, дабы что-то предпринять на самом деле.
