Ольгерд часто-часто захлопал белесыми ресницами. Слезы опять подступили к его горлу, но плакать при чужих он не согласился бы ни за что на свете. А как не плакать, если без помощника отцу из неживых краев не выбраться. И где взять пособника для такого дела, если уж сама ворожея не в силах помочь…
– Не хнычь, – сказала ему Лада, и от этих слов две большие как смородина слезы предательски выкатились у парня из глаз.
– Твоему отцу барсук нужен, – продолжила волхова.
– Это я мигом, – вскочил Олькша, лихорадочно вспоминая, где в их обильном доме стоит горшок с барсучьим жиром.
– Ну, это вряд ли, – остановила его ворожея: – Если ты за жиром помчался, то это напрасно. Такого добра и у меня достаточно.
И действительно, как только Олькша не заметил, что от больного исходит именно этот, немного тошнотворный запах барсучьего смальца.
– Твоему отцу живой барсук нужен. Точнее барсучиха, да чтобы вместе с детенышами.
Глаза Рыжего Люта округлились от изумления.
– Барсучиху-то зачем? – все же спросил он.
– Хорсу барсучьего молоко надо. Можно, конечно, медвежьего, но барсучьего, пожалуй, легче будет добыть.
Парень осовело кивал кудлатой башкой.
– Тут понимаешь, Ольгерд Хорсович, какая загвоздка выходит, что должно быть то молоко теплым, то бишь не замороженным, а значит его надо прямо в барсучихе нести. Соображаешь?
Олькша соображал с трудом.
– А еще, чтобы после такого разора барсучиха, подруга Живы,[113] Святобору[114] на меня за потраву помета не жалилась, кроме самой мамки надо еще и всех ее кутят из норы сюда, а потом опять в нору отнести. Если будут живы детеныши, барсучиха зимнюю побудку забудет и жаловаться лесному господину не станет. А не убережешь кутят, будет и Хорсу, и тебе дорога в Святоборовы владения заказана.
И ни говоря больше ни слова Лада направилась к дверям.
В дом вползла безнадежная тишина. Разве ж это мыслимо – зимой под снегом отыскать барсучью нору, а в ней не абы кого, а барсучиху да еще с пометом. Проще было бы, наверное, добыть молодильных яблок или другой сказочной снеди.
И все же Олькша поднялся с лавки и натянул стеганую рубаху поверх полотняной. Умила принесла ему отцовские рукавицы. Из того самого медведя, что когда-то от души повалтузил Хорса, да совладать не смог.
Детинушка уже вскидывал на плечо отцовский самострел, когда в дом опять вошла Лада, неся в руках маленькую плошку.
– На, вот, натрись этим, а то обморозишься. Коляда[115] же на дворе, – сказала она, протягивая снадобье.
