И когда она двинулась к коляске, чтобы выдернуть фламберги из тела внука, Валентин пошевелился. Голова юноши была почти отделена от тела, поэтому слабое трепетание его груди архэвисса Комнин истолковала однозначно. Как симптом У-некротии.
С криком: «Нежить!» она бросилась раздирать раненого в клочья.
Ивану с первого взгляда сделалось понятно, что никакого проявления упыризма тут нет в помине, а есть одна неслыханная удачливость юного эва Комнина, помноженная на фамильную живучесть императорского рода. Обломку пришлось спешно хватать старуху в охапку (она исступленно вырывалась) и вязать. По рукам и ногам. Затем, не теряя времени на приведение в разум, толкать ее в багажный ящик. В компанию к плюющемуся, визжащему Вику. А потом гнать Мегеру, беспощадно нахлестывая, в Арин. И, придерживая голову Валентина, чтобы не слишком болталась, молить – Фанеса, Регла, Скользящего вдоль Пределов, десятки других божков и духов! – молить, чтобы позволили ему успеть.
Он успел.
«Это невероятно, – сказал ему врач (к счастью, полноименный). – Лезвия, перерезав гортань, пищевод, изувечив органы, отвечающие за речь, не задели ни позвоночника, ни крупных кровеносных сосудов. Наверное, Валентин всю жизнь будет говорить странным голосом, а скорее, не будет говорить вообще. Но – всю жизнь. Которая будет. Которая обязательно будет».
Прав оказался Логун, прав – злое это оружие!
…Иван широко размахнулся и, ухнув, изо всех сил швырнул фламберги в сторону встающего солнца. Туда, где они сделаются недоступными ни для кого, и значит, безопасными. Для всех. Отныне и во веки веков. «Ф-р-р!» – застрекотали узкие металлические крылья. Ему на миг почудилось, что вот сейчас, не коснувшись воды, пламенеющие клинки остановятся, развернутся и помчатся назад, будто бумеранги. Настигнут его, куда бы он ни скрылся, и с наслаждением иссекут, изрубят в фарш, воздавая за предательство. Приткнут распластанного к земле, как коллекционер прикалывает иглами бабочку. Как был приколот к карете Валентин.
Имяхранитель едва подавил неистовое, какое-то нутряное заячье желание пригнуться, сжаться в комочек, сорваться и бежать, бежать, бежать прочь, петляя.
Зато желанию хотя бы скрестить на груди руки он не противился.
Напоследок мечи сошлись, раздалось короткое печальное: «Дон-н!», – и они, словно обнявшись крестовинами, наискосок скользнули в пучину. Брызг не поднялось вовсе, даже всплеска, и того не было. Великое озеро Илем с молчаливым достоинством приняло жертву.
