— Что это? — спросила она.
— Это черноплодка, а вот здесь, — придвинула поближе вазочку с желтым вареньем Анна Михайловна, — облепиха.
Облепиху Шурочка знала, и ягода эта ей не очень нравилась. Кислая и пахнет лекарствами. А вот черноплодка — это нечто! Шурочка зачерпнула еще ложку варенья и отхлебнула из чашки чаю. А потом, привычка такая, заглянула в чашку. На ее внутренних стенках красовался ободок каких-то желтоватых остатков, будто сливки осели. Видно, Анна Михайловна не очень тщательно помыла ее. Так, сполоснула.
Шурочка почувствовала, как варенье из черноплодки вместе с проглоченным чаем просится обратно. Она сделала несколько глубоких вдохов. Помогло.
— Ты лепешки, лепешки поешь, деточка, — Анна Михайловна плюхнула на блюдце лепешку из стопки и поставила её перед носом у Шурочки. Темно-коричневый жареный бок лепешки блестел от жира. — Вон, маслицем намажь. Свое, домашнее, в городе-то такого нету.
— Спасибо, я не хочу, — поспешно сказала Шурочка, отодвигая от себя и чашку с чаем. — Я не ем на ночь, от этого толстеют.
— Ой, деточка, да ты ж такая худенькая, чего бояться-то. — Анна Михайловна взяла лепешку из стопки, намазала ее маслом из блюдца, откусила. Шурочка заметила, как кусочек лепешки отломился и улегся на ее пышной груди, оставив масляное пятно на халате. Впрочем, хуже от этого не стало. Таких пятен на халате Анны Михайловны — фланелевом, когда-то, по-видимому, синем, а теперь почти выцветшем — было предостаточно: и на груди, и на круглом животе, и возле карманов.
— Какая же вы все-таки с Васенькой пара красивая, — продолжала, прожевав, Анна Михайловна. — Ты, деточка моя, Васеньки-то держись, он у меня хороший. Самостоятельный. Пьет в меру. Хозяйственный.
— Ты мать, это, кончай меня хвалить-то. Как на базаре меня продаешь, — откликнулся Вася, утер масляные губы и поднялся из-за стола: — Шурка, пошли еще погуляем.
— Пошли. — Шурочка с радостью выбралась из-за стола. На улице куда лучше, чем в этом не очень опрятном доме!
Вася вывел ее из избы в темные сени и вместо того, чтобы открыть двери на улицу, открыл боковую дверку и завел Шурочку в какую-то комнатку. Тьма в ней была абсолютная, не разглядеть собственной руки.
— Не боись, это моя сарайка, я в ней ночую, пока тепло. Чтобы мать, это, не будить, если поздно возвращаюсь-то, — прошептал в темноте Вася и потянул Шурочку за руку: — Пойдем!
Шурочка сделала два шага и наткнулась на лежак. Вася уже усаживал ее рядом с собой, и опять всосал Шурочкины губы, неудобно запрокинув ее голову, и уронил Шурочку на невидимую в темноте постель, и начал стаскивать с нее свитер и футболку.
