— Ну, чего стала? — спросил отец. — Пляши!
Аня стала плясать.
— А что такая мрачная? — рявкнул отец, который уже уселся в кресло и закинул ногу за ногу.
Аня стала улыбаться.
— И руками делай.
Аня стала поворачиваться и делать руками всякие фигуры. Она и до того их делала, но мало. Она танцевала и поворачивалась, хотя ей до сих пол никак не удавалось унять дрожь в ногах. Обычно папа ставил ещё на проигрывателе пластинку, но теперь не поставил, а без музыки танцевать было трудно, тем более, что мешал телевизор, там как раз задолбили миномёты: фильм был про Великую Отечественную войну. Неожиданно в комнату вошла мама. Она была бледная, как смерть.
— Филипп, — сказала она с порога. — Меня тошнит.
Папа перестал улыбаться. Какое-то время они молча смотрели, как Аня старательно пляшет на тахте.
— Зачем ты вазу разбил? — спросила мать.
— Посмотри, она хорошо пляшет, — глухо сказал отец.
— Всё к чёрту, Филипп. У меня в животе словно котёл с землёй. Мне всё осточертело.
Отец поморщился. Аня перестала плясать и отёрла выступивший на лбу пот.
— Погляди на неё, Катя. Погляди, как таращится, будто муха.
— Всё к чёрту, Филипп, — мать села на стул, ударившись локтями в расставленные колени и бессильно уронила голову. Волосы свесились перед ней. — Я не могу уже на всё это смотреть.
Аня заплакала. Теперь уже можно было плакать.
— Да заткнись ты, вонючка, — устало произнёс отец.
Аня села на тахту, отвернувшись к стене и стала плакать в руки, без голоса.
— Выключи это дерьмо, — тихо попросила мать.
Отец встал и выключил телевизор.
— Зачем ты разбил вазу, дерьмо, — без выражения сказала мать. — Она была дорогая.
— Да, — угрюмо согласился папа. — Я — дерьмо.
— Ты всегда был дерьмом. Всегда был и остаёшься дерьмом, — мрачно произнесла мать. — Аня, ты не пойдёшь завтра в школу. Завтра мы поедем на кладбище, к Наташе.
— Катя, ну зачем, — застонал папа. — Мы же были там на прошлой неделе.
— Заткнись, дерьмо. Ей мало, — в голосе мамы послышалось тошнотворное отвращение. — Она лазит ко мне каждую ночь. Сядет на край кровати и гладит лицо. Ручки у неё такие ледяные.
— Катенька, замолчи, — тихо застонал папа.
— Каждую ночь, — тупо повторила мать. — Она вонючая, холодная.
Папа сел в кресло, потому что не мог больше стоять.
— После того, как она приходит, меня тошнит, — сказала мама. — Мне тошно смотреть на всё вокруг, особенно на тебя, Филипп. На твою свиную рожу. А ты ещё выкамариваешь. Унитаз опять сегодня был грязный. Кому ты это оставил? Ты всё должен сжирать, всё! Ясно тебе?
