– Хо! Да возрадуется Митра и луноликая Иштар, да сгинут Нергал и Сет, черные боги! Говорят, северянин, ты поклялся провести ночь в шатре моей любимой жен?
– Кто говорит? - полюбопытствовал Конан.
– Слухи в степи быстро бегут, сын мой, - усмехнулся Бро Иутин. - Молвишь слово вечером, а утром все шакалы на пять дневных переходов окрест провоют его с холмов.
– Неправду воют твои шакалы, - произнес киммериец, мысленно пообещав Крому печень предателя-компаньона. - Неправду, - повторил он, кладя руку на изукрашенный каменьями эфес. - Речь шла не о жене, а о наложнице!
– Но любимой? - подчеркнул хан, впиваясь в Конана взглядом. - Самой любимой?
Киммериец, не опуская глаз, возразил:
– Не самой любимой а самой дорогой. Той, что обошлась тебе в тридцать ослов. Не то стигийке, не то зингарке, а может и шемитке.
– Не то стигийка, не то зингарка, не то шемитка… - задумчиво повторил хан, покачивая головой. А почему бы не все разом, сын мой? - Он снова подмигнул Конану и принялся оглаживать бороду, то пропуская темные пряди меж пальцев, то подравнивая их так, чтобы не было заметно седины. Внезапно Бро Иутин вздохнул, и глаза его подернулись мглой воспоминаний.
– Молодость, молодость!… - произнес он. - Были времена, и я тоже мечтал обнять всех красивых девушек на свете… Хо! Похвальное желание, сын мой! Весьма похвальное! Но время то миновало, и теперь женины волнуют меня куда меньше, чем караван с богатым товаром или добрый приплод от моих ослиц. Но тебя, северянин, я потешить могу! Тебя и себя, ибо приплод от такого жеребца должен быть добрым.
Тут хан, не мешкая, повернулся к черно-красным шатрам, вытащил кинжал и ударил рукоятью в висевший у пояса бронзовый диск. Долгая протяжная нота поплыла над лагерем и окружавшими его холмами; по этому сигналу полосатые ткани враз приподнялись, раздвинулись, взметнулись вверх и в стороны, пропустив без малого сотню женщин. Они отличались возрастом и обличьем; были девушки, сочные, как яблоки Турана, и совсем юные, встретившие пятнадцатую весну. Бро снова ударил в гонг, и жены его, наложницы и рабыни выстроились длинной чередой; слева встали морщинистые и седые, а справа тонкоствольные яблоньки, коим еще цвести, расти и наливаться жизненными соками. Конан глядел на это зрелище во все глаза.
Хан, ухватив его за плечо цепкими пальцами, подтолкнул к шеренге, к самому ее центру.
– Те, - он небрежно махнул влево, - пустые бурдюки, облезшие ослицы! А те, - он мотнул бородой вправо, - пока что годятся лишь собирать навоз да чесать мужчине пятки. Зато эти, - Бро Иутин с гордостью оглядел середину строя, - скучать не заставят! Хо, хо! Ловки, умелы и плодовиты, как весенняя степь! У каждой свой норов и своя прихоть, но чрева одинаковы: пальцем коснись, и проклюнется зерно. - Повернувшись к Конану, хан ухмыльнулся. - Вот ты и коснись, только не пальцем!
