– Рана хорошо заживает, – сказала сестра. Энни кивнула, с трудом заставляя себя не отводить взгляд. Швы сняли два дня назад, и длинный искривленный шрам ярко пламенел. Сестра заметила испуганное выражение глаз Энни.
– Кажется, пленка кончилась, – проговорила она, кивая на лежащий на подушке «Уокмен», как бы разрешая Энни не смотреть на шрам, и Энни с благодарностью воспользовалась этой возможностью. Вынув пленку с миниатюрами Шопена, она вытащила из тумбочки «Женитьбу Фигаро». Вставив в кассетник моцартовскую оперу, она поправила на голове Грейс наушники, не сомневаясь, что она не одобрила бы ее выбор. Дочь не раз заявляла, что терпеть не может оперу. Но Энни скорее провалилась бы в преисподнюю, чем поставила одну из тех пленок, что Грейс слушала в автомобиле. Кто знает, не опасны ли поврежденному мозгу «Нирвана» или «Алиса в цепях»? Слышит ли дочь что-нибудь? Если слышит, то, возможно, очнувшись, полюбит оперу. Нет, скорее, возненавидит свою мать за еще одно проявление деспотизма…
Энни вытерла тоненькую струйку слюны в уголке рта Грейс и, поправив сбившийся локон, задержала руку на голове, глядя на дочь. Она вдруг заметила, что сестра, закончив перевязку, следит за ней. Встретившись взглядами, они улыбнулись друг другу. В глазах сестры мелькнуло нечто похожее на жалость, и Энни поспешила положить этому конец.
– Пора приниматься за дело! – сказала она.
Закатав рукава, Энни придвинула стул к кровати. Медсестра собрала свои вещи и удалилась. Энни всегда начинала с левой руки, сейчас она тоже взяла ее в свои руки и начала поочередно массировать пальчики, а потом и всю кисть. Вперед – назад, сгибая и разгибая каждый сустав, слыша, как те легонько потрескивают от ее усилий. Вот очередь дошла и до большого пальца – Энни вращала его, похлопывала и разминала. Из наушников до нее доносились приглушенные звуки Моцарта, и она непроизвольно массировала руку в ритм музыке, перейдя теперь к запястью.
Этот новый этап телесной близости к дочери Энни переживала очень остро. Только в младенчестве дочки Энни так же хорошо знала ее тело – и теперь словно возвращалась в любимую и когда-то хорошо знакомую страну. О существовании некоторых родинок и шрамов она и понятия не имела. На предплечье дочери была россыпь крошечных веснушек и такой нежный пушок, что Энни захотелось прижаться к нему щекой. Повернув руку тыльной стороной вверх, она рассматривала прозрачную кожу и бьющиеся под ней синеватые жилки.
