— Ты экскурсовод или кто? — удивился я. — Расскажи про дворец.
— Что-то, блядь, мне все это не нравится, — сказала Мо-мо, щупая мой живот. — Синюшный цвет. Так больно?
— Еб твою мать! — вскрикнул я.
— В следующей жизни ты будешь голодным духом, — сказала она. — Если не научишься терпеть.
Весь живот был охвачен пламенем смерти.
— Швеция! Швеция! — закричала Мо-мо. — Ну, куда вы пошли?
Белобрысые гомосексуалисты остановились в недоумении.
— Ждите нас здесь, — сказала Мо-мо своей группе, кроме меня. Она решительно взяла меня за руку. — Рикша! Рикша! У тебя есть десять юаней?
Я вытащил из кармана десять юаней, обмазанных говном. Пятнадцатилетний мальчик покатил нас по улицам Лхасы. Глядя на его усилия, я едва мог справиться с сердцебиением.
— Не это ли лучшее доказательство того, что я провалился в канализацию? — ядовито спросил я Мо-мо, сунув ей в нос вонючую купюру.
— Мы сейчас сделаем две вещи, — сказала Мо-мо, не обращая внимания на деньги. — Одну — на случай твоей смерти, другую — на всякий случай.
— Я знаю, где ты выучила русский язык, — сказал я, что-то вспомнив. — В военной школе в Монтерее, штат Калифорния. Это хорошая школа. Тебе знакомо такое имя: Банина?
Мо-мо густо покраснела.
— Я встретил тебя в Беркли в прошлом году. Тебе было шесть лет. Банина удочерила тебя в Индии. Я пришел к ним в дом на ужин. Ты выбежала, укутавшась в белое одеяло. Ты его сбросила и оказалась в короткой шелковой рубашке. Твоя детская пизда была по-своему выразительна. Банина сказала: — Мо-мо, ты бы хоть трусы перед дядей надела! — а я сказал: — Да ладно. Она еще всю жизнь будет носить трусы. Пусть отдыхает.
Мо-мо остановила рикшу на рыночной площади. К нам бросились тучи торговцев и попрошаек.
— Ты сказал, что в прошлом году в Калифорнии мне было шесть лет? — спросила Мо-мо.
— Время идет быстро, — сказал я. — Разве это не ты стянула носки с ног своего американского отчима и запихала их под рубашку, сделав из носков себе груди? Ты помнишь, что сказал твой отчим? Мо-мо, не надо, у меня пахнут ноги. И что ты тогда сделала? Ты засунула носок себе в рот. А потом — второй. И ты не подавилась.
Я спрыгнул на землю. Боль пупка пронзила меня насквозь. Ну, все: живот затвердел до упора. Мы поперли против течения длинноухой плоскогорной толпы, перегруженной тяжелым на вкус ячным маслом. Вцепившись друг другу в одежды, обхвати в друг друга за животы, тибетский народ прогрессировал в храм, звоня в колокольчики. Маленькие монахи дули в длинные трубы, лежащие перед ними на полу. Трубный звук отличался особенно хриплой пронзительностью. Мы перли против течения. Я давился от вони животноводов. Надавив пальцами мне на глаза, Мо-мо волокла меня вверх по ступеням тысячекомнатного монстра, вращающегося, как сука, над столицей холодных ветров, плоских циновок и мелких подушечек.
