В том же году Нобуко (Энси), дочь Митидзанэ стала одной из наложниц императора Уда. Это скрепило их тесные отношения с Митидзанэ, но это же должно было еще больше усилить недовольство Фудзивара, которые привыкли к своей монополии на составление партий такого рода, и, в то же время, дало им оружие, которым они в нужное время воспользовались в борьбе со своим противником максимально эффективно.
На следующий год Митидзанэ был назначен главой миссии в танский Китай. Обстоятельства этого назначения — одно из самых белых пятен в его карьере. Возможно, таково было личное решение императора Уда, желавшего почтить своего близкого друга и советчика, поставив его во главе столь важного посольства, считавшего также, что Митидзанэ, величайший ученый того времени, будет самым соответствующим главой миссии, основные цели которой лежали в сфере культуры. С другой стороны, возможно, что это назначение было спровоцировано Фудзивара, дабы убрать соперника с пути. В любом случае, очень похоже на то, что сам Митидзанэ, несмотря на свое увлечение всем китайским на протяжении жизни, имел не больше желания повидать саму страну, чем известный современный ученый Артур Уэйли, постоянно отвергавший приглашения посетить Дальний Восток.[127]
Дипломатические миссии в Китай, регулярно посылавшиеся с VII века, начали отправляться с перебоями с тех пор, как столицей стала Хзйан-кё. Хотя торговцы и монахи все еще шли на риск и перебирались на континент в своих целях, ни один из официальных посланников не был отослан, начиная с 838 года. Это было частью государственного отхода от внешних контактов, полубессознательного процесса концентрирования вокруг местной японской культуры и японизирования предыдущих культурных заимствований в противовес прямому импорту из-за рубежа.
Говоря более конкретно, рост корейского пиратства и многие другие опасности долгого морского путешествия приводили к тому, что джентльмены при хэйанском дворе совсем не радовались, когда их включали в состав миссий в Китай. Корабль посла, назначенного в 836 году, прибило обратно к острову Кюсю жесточайшим штормом; он не смог отплыть и три дня спустя. Когда же миссия наконец отчалила, заместитель посла, известный сочинитель китайских поэм, тайком остался на Кюсю, сказавшись больным, которому трудно перенести тяготы путешествия. В дальнейшем он был лишен ранга и сослан, однако год спустя получил полное прощение и счастливо возвратился в столицу, без сомнения, хваля себя за столь ловкий маневр. На протяжении последовавших пятидесяти лет о дальнейших миссиях разговора не шло.
