Да, за пределом памяти, если верить топографии Преисподней (предизнанки), находится Лета. На берегах ее растет мак. На берегах ее царит забвение, прозрачность которого передается миру, вовлеченному в его игру, путающую одно с другим, времена и намеренья, слова и молчанье, - открывающее прозрачность отсутствия каких бы то ни было масштабов - здесь "это" одновременно "там", "сейчас" - повсеместно "потом" или "уже всегда тогда". Воды Леты ничего не отражают - это то место, locus classicus - где миф о Нарциссе, искушаемом вожделением другого в самом себе, прекращает быть источником света в зеркальных анфиладах человеческого я9. Вглядываясь в истоки, память входит в интимнейшие и темнейшие отношения с Забвением, представляющим ей ее ее же смертью. Можно вообразить некую улыбку, которую столь легко принять за загадочную гримасу... - но откуда же взяться боли?
И тут становится понятней завершение фрагмента с золотой пластины вопрос полный недоумения, поскольку вопрошающий в спрашивании-ответе о своей двойственной природе, тем не менее, подтверждает свою принадлежность Небу, Дионису, Трансгрессии, Забвению, Поэзии - то есть, телу языка, речи, подвергшемуся растерзанию, расчленению Титанами, Мимезисом, уловившем его в лабиринт зеркала, в лабиринт логики, управляющей отражением (вт/тв-орением), иными словами тем, что видится всегда основанием искусства речи - "слово передает, слово повторяет, слово отражает" и так далее - мир ли вещей, внутренний ли, переживаний или же мир идей... Нет смысла продолжать список того, что по мнению критики "отражает" или "отображает", вместе с тем присваивая, слово... Не присваивает, но отслаивает от восковой таблицы памяти-основы то, что по определению не имеет значения и следа, то, что является в собственном исчезновении.
____________________ 9 Память - зеркало - титаны - разорванный, расчлененный Дионис, etc. Однако Ночь привечает и этот безмолвный шорох. Ночь, как и поэтическая речь безначальна и потому преступает, стирая любое возможное ее толкование, свой язык, свою речь, свое намерение, свое сейчас, свою память. Растрачивая все это в собственном исчезновении, поэзия не имеет ничего,
лишь
"... горсть бормотанья влаги,
черепков игра,
приговорить способная рассудок
паденьем, случаем
к нескованному чуду,
где вспять немыслимо.
И где одновременно
движение смывает без конца
как дрожь, недвижные пределы наважденья,
и, наконец, где легкий спутник твой,
