Колеса пожирали километр за километром. У меня вдруг задрожали пальцы и стали подергиваться веки. Напряжение последних недель начало сказываться.
Из низин редкими полосами стлался туман, напоминающий дымок осенних костров, когда сжигают картофельную ботву. Я продрог. Близился октябрь, а на мне был лишь костюм - мой любимый, серый, - который кто-то передал в тюрьму незадолго до следствия. Встречный ветер трепал брезент, задувая во все щели. Хотелось есть. Да, убежище необходимо как воздух. Следующий полицейский патруль наверняка уже оповещен о беглеце. Залезут в кузов, перевернут мешки с ящиками…
Может, лучше идти пешком, ночью по лесам, а днем прятаться? Нет, немыслимо. Сколько же это ночей придется шагать, красться, ползти и скрываться?
Нет, поеду дальше. Будь что будет. Надо ставить на одну карту, так, может, и повезет, только так! Начнем строить тайник!
У левого борта сооружаю стенку из ящиков, поверх набрасываю несколько полных мешков. В крайнем случае прижмусь к борту и завалю «стенку» на себя. Пострадает костюм, ну и пусть.
В одном из мешков обнаруживаю свежую морковь. Хоть что-то пожевать есть! Усевшись на ящик, грызу морковь и глазею на широкую асфальтовую ленту, которая разматывается за бортом. На западе верхушки деревьев уже воткнулись в солнце, как и полгода назад, весной.
Закончив службу в Народной армии, я ехал тогда в автобусе с документом об увольнении в кармане и радостными надеждами в сердце. Уволили меня с почетом, в звании унтер-офицера, предоставив выбор: остаться на сверхсрочную или же вернуться в сельскохозяйственный кооператив и осенью начать учиться на агронома. Я долго раздумывал, советовался с начальством и выбрал второе. Я люблю деревню, люблю запах вспаханной земли, росистую траву, спелые колосья пшеницы, животных…
Подъезжаем к Рабенхайну. Водитель теперь начеку и сбрасывает скорость. Влево отходит деревенская улица.
Метров через сто наш двор с большими дубами за хлевом. В конце улицы, на другой ее стороне, под островерхой серой крышей мансарда с двумя окнами - дом Мадера. За этими окнами комната Улы. Там я пережил свое недолгое счастье…
Мне хочется выпрыгнуть из машины, побежать к тому дому и сказать Уле: «Все это неправда, не верь! Я не виноват!» Мне хочется приласкать ее, утешить, защитить осиротевшую девушку. Она теперь совсем одна. Ее отца больше нет в живых.
Я как завороженный смотрю в сторону ее дома, а перед глазами зал суда и Ула на скамейке свидетелей, бледная, в черном костюме. Я чувствую на себе ее взгляд, вопрошающий, отказывающийся поверить в непостижимое, ждущий от меня ответа…
