Между небом и бескрайним белым ковром, сотканным из сверкающих снежинок, уже сиял новый день, когда я прощался с Улой в сенях.
- Если тебе дома не дадут житья, приходи ко мне, - сказала она тихо и чуть стесняясь, будто еще не была уверена, имеет ли право так говорить.
Я понял, почему она после этих слов упрямо сжала губы - она бросала вызов деревне, которая меня осудила и не собиралась оправдывать «за недостатком улик».
Под ногами скрипел снег. Ясный морозный воздух пощипывал лицо. Я вздохнул полной грудью, настроение было радостное, но через минуту оно пропало, едва я вспомнил об отце и брате, их недоверии, о твердой решимости отца прогнать меня из дому.
На противоположной стороне улицы виднелся небольшой помост для молочных бидонов, полузанесенный снегом. Молодая женщина подвезла санки с полными бидонами и, отдышавшись, стала перегружать их сильными руками с санок на помост. Услышав стук захлопнувшейся за мной двери, женщина обернулась и хотела было поздороваться, но, узнав меня, умолкла на полуслове. Это была Бербель Хандрик, красивая крепкая девушка, с которой я вместе ходил в школу и когда-то обменялся первым робким поцелуем… От изумления она открыла рот. В ее больших темных глазах застыл вопрос, быстро перешедший в уверенность: Ула Мадер спала с убийцей своего отца!
Бербель проворно водрузила на помост последний бидон и, прежде чем я успел с ней поздороваться, кинулась прочь. Второпях она споткнулась о санки, подхватилась и побежала дальше, к своему дому. С треском захлопнулись ворота, и я не сомневался, что она заперла их на засов. Комедия, да и только. Но мне было впору плакать, а не смеяться. Ведь не пройдет и нескольких минут, как весть об Улином «позоре» полетит по деревне. Деревенские сплетни растопчут Улу морально, если мне не удастся опередить их и доказать свою невиновность. А если и удастся, все равно скажут: «Но когда он у нее ночевал, она еще не могла этого знать!» На чужой роток не накинешь платок.
У следующего помоста я встретил Фрица и нашего соседа Фридриха Гимпеля. Они беседовали, покуривая, и с интересом разглядывали струи табачного дыма, таявшие в утреннем воздухе. Мое громкое «здравствуйте» прозвучало для них неожиданно. Гимпель, коренастый мужичок почти пенсионного возраста, вздрогнул и машинально опустил полный бидон себе на ногу. Было наверняка больно, но Гимпель даже не поморщился. Он не сводил с меня глаз, пока не заговорил Фриц.
- Иди сюда, Вальтер! Фридрих думает, что я разыграл его насчет твоего освобождения. Теперь он может поприветствовать тебя лично.
