Она приготовила постель и, нисколько не стесняясь меня, начала раздеваться. Когда мы легли, я подумал: «Эта женщина, наверно, будет последней в моей жизни на долгие годы».
Примерно через час Ингрид уже крепко спала. Она не слышала, как я оделся и ушел.
Вскоре я стоял на каком-то мосту и смотрел на черную воду канала, не зная, что делать и куда идти. Я так задумался, что не слышал приближающихся шагов. Кто-то тронул меня за плечо. Свет карманного фонаря ослепил глаза.
- Кажется, мы знакомы, - произнес низкий голос.
Передо мной стояли два полицейских. Хрустнула бумага. Световой луч скользнул с моего лица на… мою фотографию.
- Хотя я вас и не знаю, - ответил я тихо и, к своему удивлению, спокойно, - но я тот, кого вы ищете. - И протянул вперед руки.
Говоривший басом полицейский еще раз пристально вгляделся в меня и покачал головой:
- Обойдемся без наручников.
Наверно, он хорошо понимал, что #769; со мной сейчас творилось. Я шагал с ними в ногу по мокрым улицам, пока нас не подобрала патрульная машина. Я почти радовался, что все кончилось…
И вот я опять один. Мюллера часа три назад увели. В дверях он украдкой подмигнул мне с таким видом, будто отправлялся на любовное свидание. Вернется ли он? Его пальто и шляпа остались лежать на столике. Странный он человек, Мюллер, видно, ничего не принимает всерьез. Может, таким легче живется?
Мою писанину надзиратель забрал. Опускаю откидную койку. Скоро потушат свет.
В скрип шарниров и крючьев койки врывается лязг дверного замка. Надзиратель распахивает дверь. Входит Мюллер, смотрит на меня. Затем молча опускает свою койку, раздевается, аккуратно складывает брюки, вешает их на откидное сиденье и вытягивается на койке.
Прокашлявшись, он наконец говорит:
- Погорел. Начисто. Они пронюхали больше, чем я ожидал. И ничего не перетолкуешь. Чертовски отвратно подписывать такое признание. Да, влип. С одной стороны, можно бы еще поспорить: а вдруг какую-нибудь мелочь повернешь в свою пользу. Но с другой, как опытный коммерсант и к тому же психолог, - знаешь: в таком признании есть и раскаяние. А это может смягчить судей.
- Я пока ни в чем не признался.
Мюллера словно подбрасывает. Он озадаченно смотрит на меня:
- Даже сейчас еще? А что же ты сказал насчет драки с отцом и братом, ведь шьют попытку к убийству?
- Отказался от показаний.
- А какой смысл? - Мюллер чешет за ухом. - Впрочем, пожизненное тебе и без того врежут, так что можно позволить себе подобные шуточки. - Мюллер опять ложится на спину, снимает очки и протирает их рукавом рубашки. - Впаяют на этот раз лет восемь, не меньше, - ворчит он. - Сейчас мне тридцать пять, будет сорок три. За всю свою карьеру самый большой срок имел два года, остальное давали по пустякам, меньше года. - Он надевает очки и, наклонившись, впивается в меня взглядом. - Нет, отсиживать не собираюсь. Слушай, я сразу заметил, что нашу решетку ставили недавно - не приварены поперечины к прутьям. Жгут сделаем из полотенца, ножкой от стола будем закручивать. Главное - выломать первый прут, а там пойдет быстро. Раз, два - и на воле.
