- Мы теперь тебе покажем небольшой спектакль.
Итак, действие первое. - Ядовитая улыбка расползалась по пористому лицу полковника. - Для профилактики.
Спустились в подвал. Там увидел изможденного человека в лохмотьях, с глубоко провалившимися глазами. Он стоял, опершись о скользкую каменную стену.
- Вот посмотри, как горят твои комиссары, - резанул взглядом лысый.
Сначала никак не мог догадаться, какой смысл таится в этой фразе полковника. А человек, видимо, понял. Но он не попятился, не закричал, а только выпрямился и гордо поднял поседевшую голову, словно желая увидеть, что там находится выше, за толщиной подвального перекрытия.
Полковник взмахнул неведомо откуда появившейся у него бутылкой с горючей смесью.
У бросавшего был наметанный глаз. Бутылка звякнула о решетку и разлетелась на куски. Вспыхнуло пламя, которое мгновенно переметнулось на пленного. А человек стоял. Он так и остался черным, обуглившимся остовом у каменной стены, не проронив ни слова, не издав ни стона.
- Может, ты теперь припомнишь знакомых и примешь наше предложение? полковник заложил руки за спину, самодовольно улыбаясь.
- Не дождетесь вы этого никогда!
- Дело хозяйское. Но подумай до утра, наш несостоявшийся друг. Завтра тебе тоже может быть жарко. Приятных сновидений.
- Когда мне будет жарко, из вас вытрясут душу! - крикнул гитлеровцам вслед. - Может, чуть позднее, но обязательно это будет.
Полицай закрыл мне рот своей потной ладонью, а два солдата набросились с кулаками. Удар! Еще и еще. В голову, в плечо, в бок... Потолок пошел кругом и потонул в багровой тьме.
Утром в камеру, где накануне сгорел комиссар, швырнули и меня. Вокруг плавал еще не выветрившийся едкий запах гари. Вот здесь я точно понял: это конец. Отсюда никто не выходит. Отсюда даже не выносят. Просто выметают пепел.
Ночью снова зашел полковник. Сняв мягкую кожаную перчатку, вытер платком желтую лысую макушку:
- Поговорим, летчик.
- А зачем? Нам говорить не о чем...
- Майн гот! Какое дикое упрямство. Отто! - каким-то веселым голосом прошипел полковник. - А ведь мы его не долечили. Ай-ай, какое упущение. Этот пробел надо обязательно восполнить.
Взмах перчаткой. Солдаты, прижав меня к цементной стене, ударили головой о твердое покрытие.
Вдруг в лицо плеснуло огненным паром. Пронзительная боль - и сознание провалилось во тьму.
Затем начались галлюцинации. Опять мать. Как она сюда попала? Я ведь хорошо знал, что она живет рядом с блокадным Ленинградом. Но как пробралась через фронт, как вошла сюда, в глухой смертельный застенок? Ладонь ее прохладная, маленькая, шершавая. Гладит изрубцованную щеку, лоб. "Больно?" - спрашивает. "Очень больно, мама". Ее ладонь снова прикоснулась ко лбу. "Да у тебя температура". Так было в детстве - набегаешься по морозу, снега наглотаешься - вот и жар, озноб. Уложит тогда в постель, ноги закутает, даст какое-то снадобье, и на следующий день уже ожил, готов снова выбежать на волю. Вот какая легкая рука матери, как живительно ее нехитрое лекарство. А пока плохо, очень плохо...
