После этого Безукладников, по правде сказать, три дня спасался у Лени Ламерчука перепонками грецких орехов на спирту, то есть напивался до потери сознательности, хотя всегда справедливо считался непьющим, в отличие от того же Лени.
– Вот ты говоришь про мертвых, что они, типа, все знают…
Ничего такого Александр Платонович не говорил. Но Леня под выпивку всегда порывался возобновить их давнюю дискуссию.
– Ты говоришь, "сигналы от умерших". Ладно, допустим, кое-какие сигналы имеют место. Но это на самом деле – не от мертвых, а от нас самих! Мы же сами себя ни фига не помним. Это уже вопрос оперативной памяти. Нам для жизни хватает "кэша" первого уровня – и все. Остальное по барабану…
Пьяный Безукладников удрученно мотал головой. Его невнятные попытки возразить звучали и впрямь как сигнал от умершего.
Если компьютерщики вообще способны умилить Бога, то Ламерчук был компьютерщиком божьей милостью. Он ухитрялся, нигде не служа, верстать на домашнем "пентиуме" одновременно с десяток заказных еженедельных газет, прихватывая пару-тройку журналов. Разложенные где придется газетные полуфабрикаты норовили перекричать друг друга. Одно издание вещало: "Губернатор Стилкин – имя нашей надежды!" Другое позволяло себе толстые рифмованные намеки: "Мафии на выборах нужны подстилки! Под кем вы, Генрих Стилкин?" Третье сулило моментальный крах "всенародно избранной оккупационной власти", попутно обольщая "почасовым элитарным досугом в сауне".
В те дни Безукладников боялся идти домой, возвращаться в свое неприбранное одиночество, оттягивал уходы. Но, когда холостяк Леня предлагал остаться переночевать, он сразу же вскакивал и наспех прощался, чтобы, шатаясь, бежать к себе, на улицу Кондукторскую, словно его там ждут не дождутся…
За год, прожитый без Ирины, в квартире ничего не изменилось, не считая того, что в ней появились две-три тропы, которыми, собственно, и ограничивались внутриквартирные маршруты Безукладникова. Тропинки шли от стола к потертому дивану, от дивана в прихожую, с короткими ответвлениями в сторону кухни и ванной. Участки на обочинах постепенно превращались в нежилой, то есть практически необитаемый пейзаж.
Не то чтобы Александр Платонович был таким уж грязнулей – у него даже случались приступы борьбы за чистоту, но избыток запыленности на нехоженых квадратных метрах все же имел место, врать не будем. А иначе – как бы однажды, вернувшись домой, он заметил следы чужих ног на полу возле шифоньера, к которому вовсе не подходил? Это случится довольно скоро, но уже в следующей жизни.
