– Выходит, определение Ожегова не точное?
– Выходит, что нет.
Люда обрадовалась. Она вытерла руки о тряпочку, лежащую на столе, возле баночки с кремом, и сказала, что до тех пор, пока ей толком не объяснят: кто такой интеллигент и с чем его едят, свое определение она будет считать единственно верным.
Настроение у Романова стало портиться. А окончательно оно испортилось после появления в гримерной комнате Никиты Малявина.
С видом человека, у которого в запасе на всё про всё есть ровно одна минута, Никита вбежал в комнату. Обнял Люду за талию и смачно чмокнул ее в подставленную щеку.
Люда расплылась в улыбке, отчего свет ее лица поднялся до отметки в шестьдесят ватт, и попросила повторить то же самое, но уже с чувством.
– Не могу, – отказался Малявин.
– Это почему?
Никита помахал ладонью возле открытого рта и сообщил о том, что амбре после вчерашнего застолья у него не той консистенции.
Люда засмеялась. Сказала, что, по мнению ее старшей сестры Ольги, у которой, к слову, было три мужа, четыре любовника и с десяток мелких, ни к чему не обязывающих связей, у настоящего мужчины должна быть волосатая грудь – раз, кривые ноги – два, и от него обязательно должно разить перегаром – три.
– Так что, Никита Иванович, вы, пожалуйста, не разочаровывайте меня. Раз уж вас Боженька кривыми ногами обделил, так позвольте убедиться в том, что хотя бы с амбре у вас всё в порядке.
Малявин сдался. Он с чувством поцеловал гримершу сначала в одну, потом в другую щеку и сказал, обращаясь к Романову, что гримерная – единственное место на телевидении, где чувствуешь себя человеком.
– Умеет Людмила пролить бальзам на израненную мужскую душу, ох, умеет!.. Ты ж моя милая лгунья! – Он еще раз нежно обнял гримершу за талию и поцеловал в лоб.
– Я не лгунья! – оттолкнула его Люда. – Просто есть люди, которые говорят в глаза то, что человек не хочет слышать о себе, а я говорю то, что хочет. Что в этом плохого?
Перестав улыбаться, Никита сказал, что ничего плохого в этом нет, если, конечно, не считать того, что ложь, какие бы благородные цели не преследовала, в любых обстоятельствах остается ложью. Вытер тыльной стороной ладони губы и с серьезным видом осмотрел Романова. Спросил:
– Ну как, готов?
– Еще один штрих! – Схватив со стола расческу, Люда пригладила Романову челку. Присела перед ним на корточки и заново перевязала галстук. – Вот теперь, кажется, готов. Можете снимать!
Проводив мужчин, гримерша Люда села в кресло, в котором несколько секунд назад находился Романов. Достала из тумбочки две расчерченные карты города, с нанесенными на них крестиками и точками – отметинами развернувшегося сражения Демиурга с Пиратом, и принялась изучать их.
