Мадам де Фонсколомб прекрасно понимала надменную робеспьеристку: под видом осуждения та скрывала досаду, которую почувствовала, когда узнала о любовной связи Джакомо с Тонкой. Поэтому ее рассказ о прогулке был сильно сокращен ради пылких разоблачений безнравственности престарелого сердцееда, о которой она неотступно размышляла весь прошедший день. Мадам де Фонсколомб даже не пыталась прервать эти обличительные речи, тем более что они ее развлекали. Что же до самого Казановы, чья любовь была столь презренна в глазах маленькой революционерки, требовавшей его заклания перед лицом вечного женского тщеславия, то, веселясь в душе, он принял решение выслушать все обвинения молча.
Тем временем молнии все чаще освещали пока еще чистое небо. Мсье Розье принес лимонад и, окончив прислуживать, без церемоний пристроился между старой дамой и аббатом Дюбуа, в то время как Полина продолжала свою обвинительную речь против шевалье, расположившегося несколько поодаль от остальных, так, словно он действительно был обвиняемым.
– Вы никогда не любили, – утверждала девушка. – Вы всегда были настолько заняты самим процессом обольщения, что вам было недосуг рассмотреть, кого вы обольщаете. Для этого вам годился кто угодно, и поэтому вы никем не дорожили. Вы даже не были способны по-настоящему желать, поскольку, и в этом надо отдать вам должное, вожделение владело вами меньше, чем непомерное и жалкое самодовольство. Вы умели завоевывать лишь кокеток, не демонстрируя при этом иных достоинств, кроме необычайного сходства с ними, что как раз льстило их ничтожности.
Правдивости в вас всегда было меньше, чем в персонажах итальянских фарсов, которые так нравились прежде, но мода на которые, увы, прошла. Вы ищете в женщинах надежности, которой сами напрочь лишены, и искренности, которая от вас постоянно ускользает, но искренность, и не без основания, не хочет иметь с вами дело, поскольку вас можно назвать олицетворением лжи. Что вы искали в течение многих лет на дорогах Европы? И чего вам так и не удалось найти? Вы никогда никого не любили, кроме себя, и единственной вашей компаньонкой была ваша тень. Ваша жизнь – это своего рода небылица, которую вы наивно пересказываете: но верили ли вы во все это когда-нибудь сами, мсье Казанова?
Джакомо не нашел ничего лучше, как приподняться и, склонившись в порыве, который мог быть истолкован как жест обычной любезности, поцеловать руку мадам де Фонсколомб. Старая дама не могла не оценить всю нежность этого поцелуя, предназначавшегося Генриетте, и ничего не имела против, чтобы в том ее заменить. Она улыбнулась Казанове, лицо которого в этой полутьме ей одной представлялось лицом красивого и нежного двадцатичетырехлетнего возлюбленного. Когда шевалье снова сел, она обратилась к нему:
