Затем, вскинув руки вверх и простершись перед человеком, который уже был не совсем де Дроги и еще менее походил на воплощение Робеспьера, но который, в любом случае, смахивал на отменного дурака, Ева заставила зрителей любоваться сквозь прозрачную тунику своей стройной фигурой и гибкими движениями. В этот момент Казанова спросил ее громко и торжественно:
– Готовы ли вы произнести неизреченные имена?
– Полагаю, что да, – ответила Ева.
– Не окажете ли вы мне любезность, назвав их?
Колдунья снова произнесла нараспев несколько совершенно непонятных слов, затем поднесла руку ко лбу и покачнулась. Похоже было, что она внезапно начала терять сознание. Одним прыжком Казанова оказался рядом и подхватил ее на руки. Де Дроги ужасно сожалел, что ритуал не позволяет ему покинуть проклятую скамейку и поспешить на помощь, но держался стоически.
– Ах, мадам, – воскликнул мсье де Сейналь, чрезвычайно обеспокоенный, – вы точно уверены, что действовали в час луны?
– Я в этом убеждена, поскольку сначала я отправилась на Юпитер, затем на Солнце, оттуда на Араэль, то есть на Венеру, и закончила Меркурием.
– Получается, что вы пропустили Сатурн и Марс. Это значительно укорачивает процедуру, но далеко не безопасно.
– Боже мой, так оно и есть, – простодушно ответила прекрасная колдунья.
– В состоянии ли вы продолжать? – спросил Казанова.
– Назовите мне прежде имя вашего духа, чтобы я могла воспользоваться его помощью, или лучше скажите мне клятву Ордена.
– Я не смею, и вы знаете почему.
– Мой дорогой Казанова, я вас умоляю. Я буду вам за это бесконечно признательна, всегда, начиная с этой ночи…
Двое шарлатанов довольно долго переговаривались в таком же духе. Причем это делалось так серьезно, словно они служили мессу. Разом позабыв не только о Робеспьере, но и о де Дроги, Полине и мадам де Фонсколомб, они, похоже, были озабочены лишь предстоящей ночью любви, подробности которой им доставляло удовольствие обсуждать в присутствии зрителей.
На следующий день де Дроги получил приказ выезжать в столицу. В замке он больше не появился. Артиллерийские залпы и атаки кавалерии, к которой он вскоре должен был присоединиться, казались ему пустяком по сравнению с той роковой шуткой, которой он был обязан Робеспьеру. Капитан слишком поздно понял, что у него гораздо лучше получается вести в бой лошадей, чем управляться с женщинами. Перед лицом орудий он мог с легкостью расстаться с жизнью, сталкиваясь лицом к лицу с мужчиной, он понимал, что может даже потерять честь. Но встретившись с двумя фуриями, которым он имел глупость противостоять, капитан оказался полностью обескуражен и ему оставалось только покинуть поле боя.
