Потом мы пошли купаться на пруд. Я разделся, первый полез в воду. Не в теперешних нарядных японских плавках, нейлоновых или шерстяных, которыми щеголяют на пляжах, а в черных сатиновых трусах того времени… Я разделся и пошел, а Кира задержалась. Позже воображением я восстановил, как это было: после дачи, после всего, что она видела и представила себе, она смотрела на меня, сутулого от худобы (в то время я был очень худ, сейчас даже поверить трудно), в этих широких, как юбка, «семейных» сатиновых трусах над худыми ногами. И вот это увидел Кирилл — как на меня она смотрит. «Брат, — сказал он мне, когда мы возвращались с пруда и отстали вдвоем, — отдай ей все, что попросит, и гони ее…»
Это был момент, когда я поколебался. Но я уже не мог отступать. Я привык считать себя порядочным человеком и выражение ее лица объяснил себе токсикозом: Киру тогда уже тошнило от мясного, от любых запахов. Через семь месяцев после свадьбы родился наш сын.
— Кирюша, ну как ты? — спрашиваю я, когда Варвара опять вышла. — Сам как себя чувствуешь? Правду скажи.
— Ее жалко. У детей своя жизнь, взрослые, а она… Пока я жив, она жена, а нет меня — бабка. Тому, кто остается, хуже.
— Не шевели рукой.
— Теперь уже ничего. Жив. А видно, нет смелых, когда подопрет.
И посмотрел на меня. Душа вздрогнула, как посмотрел.
— Ты-то себя береги. Тебе вовсе глупо — на восемь лет моложе меня.
— Моложе — это уже не про нас.
— Мальчишка!
— Екатерининский вельможа граф Безбородко… Кстати, он, кажется, был прообразом отца Пьера, старого графа Безухова. Так вот он умер после четырех ударов, как пишут про него, глубоким стариком. Как думаешь, сколько этому глубокому старику было? Пятьдесят два. А мне пятьдесят шесть.
— Это тех пятьдесят два!
— Вот именно, тех. До девальвации.
Мы улыбаемся друг другу, говорим ерунду. Но взгляд Кирилла, эта мягкость, его рука…
— Временами ты так на Костю похож! Глаза, вот это выражение…
— Не шевели рукой, — говорю я.
— Помнишь Костю?
Помню ли я Костю? В детстве нашем я старался на него походить, во всем ему подражал. И постоянно отца ревновал к нему.
— Сейчас ему был бы шестьдесят один год, подумать только. А прожил на свете двадцать один. Не помню, говорил тебе? Я ведь узнал. Они вылетели прикрывать караван судов. К Мурман-ску шел конвой. Вот в том бою над морем… Как метеор сгорел. След яркий остался, а смотреть на него некому.
— Кирилл, тебе волноваться нельзя.
— Лежу тут, думаю все. Вы оба воевали, а я всю войну в тылу.
