— А сколько здесь туземцев? — неожиданно спросил он.
— Примерно сто двадцать, — ответил Г.X.Бонди.
— А нас?
— Семь вместе с поваром-китайцем.
Капитан вздохнул и поглядел на море. Там стояла на якоре его яхта «Паппета», но чтобы попасть на нее, пришлось бы пройти по узкой тропинке, петлявшей в мангровой чаще, что представлялось ему совсем небезопасным.
— Алло, маэстро, — окликнул он Бонди немного погодя, — собственно, о чем они там спорят? О границах каких-нибудь?
— Куда там! О сущих пустяках!
— О колониях?
— И того пустяковее.
— О… торговых договорах?
— Нет. Всего-навсего об истине.
— О какой такой истине?
— Об абсолютной истине. Понимаете, каждый народ хочет знать абсолютную истину.
— Гм, — буркнул капитан, — а собственно, с чем ее лопают, эту истину?
— Да ничего тут особенного нет, просто такая у людей страсть. Вы слышали, что там, в Европе, и вообще… везде… объявился этот… как его?… ну понимаете… бог.
— Слышал.
— Так вот, это все от него, понимаете?
— Нет, не понимаю, мил человек. По-моему, всамделишный бог завел бы на свете порядок. А этот ваш ненормальный и невсамделишный.
— О нет, сударь, — возразил Г.X.Бонди, явно обрадовавшись возможности поговорить с непредубежденным и бывалым человеком. — Я вам говорю, этот бог настоящий. Но признаюсь, он слишком великий.
— Думаете?
— Думаю. Он бесконечен. И в этом вся загвоздка. Понимаете, каждый норовит урвать от него кусок и думает, что это и есть весь бог. Присвоит себе малую толику или обрезок, а воображает: вот, мол, он целиком в моих руках. Каково, а?
— Ага, — поддакнул капитан, — да еще злится на тех, у кого другие куски.
— Вот именно. А чтоб самого себя убедить, что он у него целый, кидается убивать остальных. Понимаете ли, как раз потому, что для него важно завладеть целым богом и всей истиной. Потому он не может смириться, что у кого-то еще есть свой бог и своя истина. Если это допустить, то придется признать, что у него самого всего-навсего несколько мизерных метров, или там галлонов, или мешков божьей правды. Предположим, если бы какой-нибудь Снипперс был всерьез убежден, что только его, Снипперсов, трикотаж — лучший в мире, он без зазрения совести сжег бы на костре любого Масона вместе со всем его трикотажем. Да только пока дело идет о трикотаже, Снипперс головы не теряет. Но он становится нетерпим, когда речь заходит об английской политике или о религии. Если бы он верил, что бог — это так же солидно и необходимо, как трикотаж, он позволил бы, чтобы всяк оснастил его по-своему. Но вы понимаете, в этом вопросе у него нет такой уверенности, как в торговле; поэтому он навязывает людям Снипперсова бога или же. Снипперсову истину — навязывает, ведя споры, войны, через всякую Дешевую рекламу. Я торговец и разбираюсь в конкуренции, но это…
