— Я не согласен с Джанет, — сказал Джек Бернстейн. — Не думаю, что нынешнее правительство изначально неустойчиво. Правильно говорит Барретт, оно сейчас сильнее, чем когда-либо. А мы сидим здесь и говорим. Точно так же, как мы занимались болтовней, когда оно захватывало власть, и продолжаем эту болтовню вот уже три года…
— Мы не только говорили, но еще и действовали, — перебил его Барретт.
Бернстейн вскочил и стал расхаживать по комнате. Энергия била из него ключом.
— Листовки! Воззвания! Манифесты! Призывы ко всеобщей забастовке! Ну и что?
В свои девятнадцать лет Бернстейн был ничуть не выше, чем в год великого переворота, но ребячий жирок сошел с его лица. Теперь он был худой, почти бесплотный, с ввалившимися щеками и болезненного цвета кожей, на которой, как прожекторы, светились прыщи и шрамы после болезни в детстве… и носил усы, которые росли у него клочками. Под воздействием событий все сильно изменились: Джанет с помощью диеты стала менее толстой, Барретт отрастил длинные волосы, даже невозмутимый Плэйель отпустил бородку, которую постоянно теребил, как талисман.
Бернстейн шумел больше всех на собрании узкого круга членов группы в квартире, где жили Барретт и Джанет.
— Вы знаете, почему это незаконное правительство смогло удержать власть?! На то есть две причины. Первая — оно содержит ничем не гнушающуюся тайную полицию, с помощью которой душит оппозицию. Вторая — оно строго контролирует все средства массовой информации и тем самым увековечивает себя, вбивая в головы гражданам мысль, что у них нет другого выбора, как трижды прокричать «ура» синдикализму. Вы знаете, что произойдет со следующим поколением? Наш народ настолько свыкнется с синдикализмом, что будет мириться с ним еще несколько столетий.
— Это невозможно, Джек, — сказала Джанет. — Одной секретной полиции недостаточно, чтобы долго удерживаться у власти. Правительство…
— Помолчи. Дай мне закончить, — раздраженно произнес Бернстейн. Он уже почти не скрывал жгучей ненависти к ней. Искры летели, когда он оказывался с ней в одной комнате, а это случалось весьма часто.
— Ладно. Заканчивай.
Он сделал глубокий вдох.
— Наша страна в основе своей консервативна. Такой была всегда и всегда будет. Революция 1776 года была консервативной, защищая права частной собственности. В течение следующих двухсот лет в нашей стране политическая структура практически не изменялась. Во Франции была революция и шесть или семь конституций. В России тоже произошла революция. Германия, Италия и Австрия были совершенно другими странами, даже Англия потихоньку перестроила свой государственный аппарат, и только Соединенные Штаты ничуть не сдвинулись с места. О, я знаю, были изменения в избирательных законах, кое-какая косметика, было предоставлено право голоса женщинам и неграм, а власть президента постепенно увеличивалась. Но все это перемены в рамках первоначальной структуры. Это был стабилизирующий фактор, встроенный в систему. Граждане желали, чтобы система оставалась такой, какая она есть, потому что так было всегда, и так далее, и так далее. Круг замкнулся.
