О, Паганини! Какое мощное завершение столь нежной музыки! Это заставляет задуматься о том, как незаметно свершаются великие дела.
Я дышу. Дрожат руки. Я, наконец, хватаю трубку и смеюсь. Ты восхищенно молчишь.
Потом улыбаешься.
– Спасибо, Эрик. Просто спасибо. А я-то думал мне придется просить тебя до гроба… – смеешься. Я так люблю твой смех. Слегка надтреснутый, немного грубоватый, но бесконечно искренний.
– Я не хотел опозориться перед тобой…
– Ну что за глупости? Мне очень понравилось… даже не так… у меня просто нет слов… Только банальные 'а', 'б', 'в'… Ну кто виноват, что на свете так мало букв и слов, чтобы выразить себя?
– Ты, разумеется. Кто еще у нас в этом мире в ответе за столь Великие дела, кроме тебя единственного, Франс?
– О, не смущай меня. Это дело слишком велико для меня… Я с ним не справился и не собираюсь…
– Ну, знаешь ли. Это на твоей совести – придумать больше слов.
– Хорошо. Тогда на твоей совести эти слова понять.
– Пакт Дьявола и Фауста? Или святой троицы? В смысле, двоицы? Я пойму, разумеется.
Ты еще не заметил? Когда было так, чтобы ты что-то сказал, и я не понял?
– Хм. Где-то ты, безусловно, прав. Ладно, твоя музыка она просто…
Сплендиферальна.
– О… Получить сей комплимент от вас, Мсье Франс…
– Когда ты говоришь с этими французскими интонациями, у меня начинают чесаться руки…
– Чесотка?
– Сомневаюсь. Скорее желание обнять кого-то с летальным исходом.
– Дай угадаю. Монсерат Кобалье?
– Боюсь, ты промахнулся. Голос будет послабее. Звать Эрик.
– Клэптон?
– Что с тобой сегодня, августейший мой? Ты ошибся второй раз подряд. Голосом еще слабее.
– Совсем слабо?
– Никакого голоса.
– Ты?
– Ты.
– Ладно, признаюсь. Да, я конечно не Монсерат Кобалье, но зачем же так? Я понимаю, что это твой способ выражать тоску по мне…
– Ну тебя.
– Разумеется. Меня еще и ну.
– Сыграй мне еще.
Kapitel 11.
Я редко навещаю Николя. Но я искренне люблю его и его детей. Нет, конечно же, это не его родные дети. Но никак иначе не назовешь.
Они его ученики и он их учитель. Пускай всего на час в день. Но это прекрасно.
Мне нравится слушать, как дети играют все лучше и лучше. Как звуки, которые они извлекают, растут и становятся сильнее и сильнее. И как Николя поливает эти нежные ростки своей заботой и любовью.
Он прекрасный учитель и прирожденный педагог. Бывают такие люди, которые с рождения умеют объяснить, ободрить и помочь. Как я жалею, что он не был моим учителем, когда когда-то давно я сражался с нотами и неподражаемыми октавами Баха и Бетховена, которые безжалостно и безразлично сыпались на меня от моей строгой преподавательницы.
