ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ТЕЛЕБЕСЕДА С ФОКУСАМИ, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Благодушная Марианна все-таки собралась с духом — возможно, в ней проснулись материнские инстинкты — и спросила у Стеньки:
— Что же у вас с лицом, скажите?
Стенька, давеча уже рассказавший Аделине во время приготовления завтрака что у него с лицом (дрался с какими-то двумя уродами — и она на это сказала, сразу потеряв интерес, «Ааа… ну, какие сволочи…») просто помотал головой.
— Это я его пытал, — объяснил Эдуард. — В подвале. Недолго он выдержал, минут двадцать всего, и все рассказал, как миленький.
— Хмм, — неопределенно сказала Марианна, делая вид, что шутка, хоть и диковатая, все же всего лишь шутка.
Вскоре к утреннему застолью присоединился священник — Эдька и Милн подтащили еще один столик, услужливые — и с явным удовольствием съел свою порцию омлета, при этом не чавкая и не роняя крошки себе на бороду. И тоже выпил вина — не кокетничая при этом, не пожимая плечом, не произнеся принятых в случаях ранневременного потребления алкоголя пошлостей.
Появился бармен и быстро сварил кофе на всех.
— А душистый-то какой! — восхитилась Марианна, и Аделина подумала — что именно это старое бревно имеет в виду, кофе или одеколон бармена.
Кофе, тем не менее, был отменный. Бармен свое дело знал.
— Когда я только получил свой первый приход, — сказал священник, — у нас в церкви, а это во Пскове было, меня тогда во Псков послали, был такой дьякон, так он какие-то специальные зерна доставал, и как-то по-особому их жарил, причем не одним заходом — а поджарит, потом даст остыть слегка, потом еще раз, уже на большом огне. И молол очень мелко, и всегда сразу перед варкой. Так кофе тот больше одной чашки пить было нельзя — люди по две ночи не спали. Но зато на всенощную были все бодрые.
— Здравствуйте.
Все подняли головы.
— Позвольте к вам присоединиться, — попросил экономист Некрасов. — Душевная у вас компания.
Это еще кто, подумала Аделина. Народ все прибывает. Похоже, местная интеллигенция — одет под чикагского клерка в выходной день, спину держит прямо, и развязен. Сам подошел.
Он присоединился, и представился — и попросил, чтобы его называли не по имени, и не по имени-отчеству, а просто по фамилии — Некрасов.
