— Ирка, а куда мыло подевалось?
Белобрысо растопырив ясные крестьянские очи, надув щеки, изображая умственное напряжение, горничная Ирка сказала:
— Мыло-то?
— Именно.
— Не знаю я, Аделина Александровна.
— А дверь почему заперта?
— Это которая дверь?
— В гостевую. Рядом с моей.
— Дверь-то?
— Да. Дверь.
— Заперта? Ну, надо же… э…
— В общем, тащи мыло. Заодно можешь и полотенце приволочь чистое. Если не затруднит.
Ирка кивнула, запоминая, и ушла. Аделина вернулась в спальню и включила телевизор. Мелькнула реклама Тепедии, и начали показывать интервью с какими-то скучнолицыми кинознаменитостями, чуть ли не советского времени. Кроме них самих, ничто их в жизни не интересовало, и при этом они думали, что они сами интересны многим другим.
А Ирка все не приносила мыло. В конце концов Аделина вышла из спальни и отправилась ее искать. И нигде ее не было, Ирки — второй уровень особняка стоял пустой. Можно зайти в спальню матери, но это было ниже достоинства Аделины. А можно сунуться в другую гостевую. Она и сунулась. Но и эта гостевая оказалась запертой.
В халате, с мокрыми слипшимися волосами, Аделина спустилась по мраморной лестнице в первый уровень. Один из громил замешкался, застряв на пути, и ей пришлось его отодвинуть левой рукой. Он захихикал было, но она так на него посмотрела, что ему ничего не оставалось, как испугаться и помрачнеть.
— Куда прислуга подевалась? — спросила Аделина.
Стоявший у окна и глядевший на Мойку отец повернулся к ней.
— Ада… — сказал он.
Она терпеть не могла, когда ее так называли.
— У меня мыла нет в ванной. Горничная украла.
Это почему-то развеселило отца.
— Игорек, — позвал он.
Один из громил приблизился.
— Найди горничную и приведи сюда.
Игорек кивнул и отправился на поиски, топорща пиджак.
— Посиди со мной, Ада.
Аделина сделала недовольное лицо. Сели на диваны.
— Большая какая стала, — сказал отец, любуясь. — Ну, рассказывай, как там у тебя дела. Как скрипка?
— Скрипкой я не занимаюсь уже третий год, папа, — спокойно объяснила Аделина.
— Ну да? А чем же?
— Чем занимаюсь?
— Да.
— По-разному.
— Ясно. Так, значит, консерваторию мы бросили?
— Нет.
— Нет?
— Нет. Закончили.
— И ничего мне не сказала! Как же так!
— А ты не спрашивал.
— Постой, постой… А мама знает?
— По идее должна. Я ей говорила, вроде бы.
— Тогда знает. Она ничего не забывает. Такой человек. Скрипку бросила — жаль. А я думал, в мать пошла. Как она играла, знаешь? — он покачал головой с таким видом, будто разбирался в таких вещах.
