Снова стон. К поту присоединилась тоненькая полоска крови из прокушенной губы. Она особенно выделялась на фоне мертвенной бледности лица. Красное на белом.
Чуть в сторонке Григорий деловито закурил папиросу. Он-то не раз был свидетелем подобных забав матроса и уже не испытывал прежнего интереса к бесконтактной пытке. А раздающиеся вперемежку крики и стоны вообще оставляли его равнодушным. Вот если бы кто-нибудь корчился от рук Григория, тогда да. Тогда звуки могли бы доставить удовольствие.
Сейчас же была забава матроса. Мужчина принялся извиваться, выламываться, не переходя при этом некоторых границ, будто был связан невидимыми путами. Он бился, и это битье постепенно превращалось в агонию.
Закончилось все резко. Мужчина издал последний, совсем уже слабый стон и вдруг повалился безвольным мешком.
Матрос оторвал от него взгляд и повернулся к Григорию.
Вид у матроса был настолько страшен, что дрогнул даже его помощник. Что-то зловеще-демоническое и одновременно с тем безумное было не только в глазах, но и в каждой черточке вытянутого лица. У Григория возникло чувство, что следующей жертвой рискует стать он. Не за какую-то вольную или невольную вину. Просто потому, что Горобцу сейчас нужны жертвы.
Возможно, так бы оно и было. Вид чужих мучений действовал на Федьку посильнее водки и кокаина. Он наливался силой, той, что покидала людские тела, и эта сила распирала его, бушевала, затуманивала сознание.
Одних людей смертельная опасность обездвиживает, делает покорными, другим придает энергии. К счастью для себя, Григорий был из последних.
В два стремительных прыжка он оказался у двери, рванул ее и повелительно рыкнул:
– Давай!
Охрана, стоявшая около подвернувшихся под руку обывателей, замешкалась. Тогда Гришка выпрыгнул наружу, подхватил оказавшуюся к нему ближайшей молоденькую девицу и мощным броском забросил в вагон.
Пронесло!
Хотелось перевести дух, только задерживаться не годилось.
Григорий быстро, хотя уже не прежней стрелой, поднялся в пыточную и захлопнул дверь. Не всем положено видеть, что тут порою творится. Не всем.
Видеть – не видели, зато слухи ходили разные. Не менее жуткие, чем действительность.
Влетевшая в вагон девушка упала прямо на разрубленную половину первого мужика, дико вскрикнула и подскочила. Ее платье, простенькое, но все же выдававшее в ней не крестьянку, а дочку какого-нибудь мещанина, перепачкалось кровью, и та же чужая кровь оставила следы на щеке, руках и сплетенных в косу волосах.
