Горобец спрыгнул из остановившейся брички, не спеша сделал несколько шагов взад-вперед. Клеш хлестал по ногам, болталась кобура с маузером, бушлат был распахнут, бескозырка лихо заломлена на затылок…
Рядом с превратившейся в дорогу улицей стоял пень. Кто его приволок сюда и зачем, осталось тайной. Не потому, что разгадка была сложна, а потому, что судьба суховатого чурбана была никому неинтересна. Стоит, и стоит. Чем-то напоминает скукоженную человеческую фигуру, однако мало ли на что бывают похожими камни и пни.
Матрос картинно водрузил на пень правую ногу и устремил взор в лежавшие перед ним дали.
– Что в Смоленске творится, не узнавали? – спросил он.
– Зачем? – недоуменно спросил Григорий. – Кады доберемся – узнаем.
– Что там может твориться? Бардак, как и везде, – поддержал его Яков.
– Все равно, – после некоторого раздумья произнес матрос. – Отныне будем действовать по науке. Какая станция следующая?
– А черт ее знает! – пожал плечами Григорий.
– Кажется, Пересня, – проявил некоторую осведомленность Яков, но сразу усомнился. – А может, и не Пересня.
– Все-то у вас кажется, – поморщился Горобец. – Надо бы обзавестись своим офицериком. Чтобы карту умел читать да знал, где что находится.
– Дык ведь предаст, батька! – немедленно возразил бугай.
– А мы с семьей. Захочет, дабы баба с ребятишками была цела, – не предаст, – недобро усмехнулся Федор.
Стоять в картинной позе надоело, и он сел на все тот же пень. Достал золотой портсигар, извлек папиросу, закурил и, пуская дым, распорядился:
– Надо бы завтра выслать вперед разведку. На следующую станцию, потом – дальше. Все едино, вытягивать составы вдоль путей негоже. Да и знать хочу, где офицерье таперича обитается. Хватит с нас налетов! Пришла наша очередь козырями крыть. Да так, чтобы с них последние штаны слетели!
– Тогда позволь мне во главе разведки пойти, батька!
Горобец посмотрел на Григория и кивнул:
– Лады! Только перед энтим не забудь мне офицерика доставить. Чтобы семейным был.
– Постараюсь.
На этот раз никакой уверенности в голосе Григория не прозвучало. Все-таки офицеров кончали в первую очередь, как только бывшие золотопогонники попадались на глаза.
– Упокой, Господи, души новопреставленных рабов твоих…
Могучий бас дьякона разливался под куполом собора, проникал в сердца многочисленных людей в храме, а тут еще скорбно добавлял свою лепту хор:
– Вечная память!
Сколько раз и Аргамакову, и его офицерам довелось слышать эти слова! Да не в храмах, а чаще всего под открытым небом. Только неизбежно добавлялось: «За Веру, Царя и Отечество живот положивших». И от отсутствия привычных слов становилось невольно досадно, а скорбь по ушедшим становилась сильнее.
