– Да ты не бойся, – проникновенно обнял меня писатель. – Экзоразведка в сравнении с лионесской сволочью – пшик. Ваши ребята, которые из «Похода», звонили. Просили помочь.
Я попытался встать. Борис меня остановил:
– Давай начистоту. Кроме меня тебе здесь не помогут. Посыплешься на ерунде. Пива не там выпьешь, бабу поцелуешь, куртку зелёную оденешь. Всё это запрещено. А я специалист по внутренней цензуре. Ловишь эфир?
– Ловлю. Но…
Борис сделал нетерпеливый жест: не перебивай! И продолжил:
– Я не спрашиваю, зачем ты явился. Экзоразведка действует официально, по правительственным каналам. Если бы не погром, тебя привезли бы на Крестовый и там проинструктировали. А так – пришлось импровизировать. Либерти собирается вступать в Первое Небо. Вернее, собиралась. До войны, ловишь эфир? Сейчас – не знаю, но ссориться мы не будем.
Это я понимал. Господин Клавье предупреждал, что Либерти лояльна к политике Первого Неба. Но настороженность не проходила. Почему меня не предупредили на «Императоре» о новом статусе?
Закипел чайник. Борис бросил в заварник полгорсти чая-сенчи и залил кипятком. Беззаботно стащил пиджак и швырнул в угол. Немнущаяся ткань тут же напружилась, стала коробом. Пиджак вступил в борьбу за выживание.
– Так ты местный контрразведчик? – осторожно спросил я.
– Нет. Я же сказал – специалист по цензуре. Ты эфир-то лови, Гелька.
Специалист по цензуре. Я постарался припомнить содержимое мем-карт. Нет. Ничего похожего. Но это обычная история. Об этом ещё Лем в двадцатом веке предупреждал. На всех планетах одна беда: плывут термины. Где-то кто-то что-то не так оценил, аналитики ошиблись – и вот вам, нате. Всё мироустройство наперекосяк. Сказать, что в действительности происходит на планете, может лишь постоянный агент. А рапорты, которые они шлют, субъективны: ведь хороший резидент на девять десятых – местный житель. Не просто чужой страны – чужой планеты. Он уже не может адекватно объяснить то, что для него само собой разумеется.
– Это новая должность, – помог Борис. – Несколько месяцев назад ввели. Потому что всякая мразь, – он многозначительно посмотрел на потолок, – бунтует. И нас хотят втравить. Да ты пей, пей, – спохватился он, пододвигая чашку.
В чайнике оказался ядрёный бурый настой. Пить его без содрогания оказалось невозможно.
– Мы – народ горячий, – объяснял Борис. – Мы такие. Душа в нас болит, от самого рождения. А начнёшь душу лечить – печень страдает. Слышал, писатель был – Достоевский? Он, да ещё один фантаст на «Дэ»… Олег Чудов, кажется. О нас писали. Загадочная либертианская душа.
